Посреди зала возвышался огромный куб из графитовых блоков. На него со зрительской галереи смотрел невысокий человек с редеющими волосами и продолговатым лицом. Все остальные ученые, несомненно, разошлись, кто в приподнятом настроении, кто в изнеможении, а кто и в том, и в другом состоянии, но Энрико Ферми стоял, облокотившись на перила, и просто смотрел, очевидно погруженный в свои мысли.

Находившееся перед ним чудовище было усыплено; укротители воткнули в тело el toro все четырнадцать picas – кадмиевых управляющих стержней.

Лео подошел к нему и торжественно протянул руку. Энрико пожал ее. Их имена уже были неразрывно связаны между собой в истории человечества – или только будут связаны, когда с их работы снимут завесу секретности, – благодаря тому письму президенту Рузвельту, черновик которого Лео составил три года назад. Письмо, подписанное Эйнштейном, начиналось так:

Некоторые недавние работы Ферми и Силарда, которые были представлены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии.

– Что ж, у нас получилось, – сказал Ферми со своим резким итальянским акцентом. Но это было лишь начало, и они оба знали это. В письме Эйнштейна далее говорилось:

Это новое явление способно привести также к созданию бомб, и возможно – хотя и менее достоверно, – исключительно мощных бомб нового типа.

– Да, – ответил Лео, – у нас получилось. – Он выпустил руку Энрико и медленно покачал головой, глядя на сооружение, громоздившееся посреди зала. – Это станет черным днем для человечества.

Глава 4

1943

История, несмотря на всю свою скромность, не обойдется без служанки правды.

Хокон Шевалье

«…В этот солнечный день!»

Китти Оппенгеймер и Барбара Шевалье эффектно завершили песню. Мужья зааплодировали, Оппи зажал сигарету в зубах, чтобы можно было звучно хлопать в ладоши. Китти встала из за пианино, и обе женщины театрально поклонились.

Оппи встал с дивана, держа в руке пустой бокал из под мартини, и предложил:

– Еще по одной? – Ответ он знал заранее: двое гостей, с которыми они обедали этим вечером в гостиной, считали его мартини непревзойденным; сам Оппи воспринимал их оценку как доказательство того, что, хотя он и выбрал физику, химик из него тоже вышел бы чертовски хороший.

Китти – невысокая брюнетка – лишь вскинула тонкие брови, давая понять, что можно было бы обойтись и без этого вопроса, а зеленоглазая блондинка Барб радостно воскликнула:

– Да, конечно!

Оппи собрал бокалы на серебряный поднос и уже шагнул было к двери на кухню, но тут, к его удивлению, с места поднялся Хокон Шевалье (на дюйм выше его шести футов).

– Я тебе помогу.

– Пожертвуешь ради меня обществом двух красоток? – осведомился Оппи. Он весь вечер ощущал между Хоконом и Барб какое то напряжение; пение помогло несколько разрядить атмосферу, и Оппи рассчитывал, что его реплика еще облегчит настроение. Он дернул головой, указывая Хокону на дверь, и они вошли в просторную кухню, где аппетитно пахло доходившим в духовке молочным поросенком. За ними закрылась тяжелая деревянная дверь.

– Нам будет не хватать тебя, – сказал Хокон, взглянув на Оппи, который ставил на стол поднос с бокалами.