Вот тут и правда очень «странно» сделалось Володе в этом родном, привычном месте, в камералке. Все сразу стало враждебным и опасным. Пол — бетонный и холодный, темнота по углам, стеллажи черт его знает с чем…

Пока он судорожно одевался, в углу опять заскрежетало. Так вот что стучало на полу… Или череп тоже опрокинула рука?! У Володи не хватило духу потушить лампу на столе, он так и выбежал из камералки. В холле мирно дремала бабулька-сторож… Володя прошел мимо нее на цыпочках, тихо отвалил кованый крюк, наследие иных исторических эпох… Ключ, как всегда, был в замке. Интересно, что скажет бабулька утром, обнаружив незапертую дверь? Ахти ей, непрофессионально стерегущей!

Холодный ночной воздух, тихие темные дома, громада Петропавловской крепости на другом берегу Невы — все это успокоило Володю. После третьей сигареты он даже смог с юмором отнестись к своему приключению. После пятой — почувствовал, что все почти в порядке.

Но именно в этот день и час, в 2 часа 30 минут пополуночи 3 апреля 1994 года, Володя понял окончательно: за него принялись всерьез. Значит, теперь так и будет: чем больше он станет думать о костяных человечках, чем больше станет рассказывать об этом, тем плотнее сделается вокруг него кольцо непонятных и все более опасных явлений. Но что же это он потревожил?! Кто именно за него принялся? Страшнее всего была анонимность противника; понять бы, кто так боится изучения этих костяных безделушек…

Впрочем, в этот период жизни Володе было чем заняться и помимо тайны костяных человечков. И это «было чем» коренилось в его собственной семье.

ГЛАВА 4

Семейное счастие Владимира Скорова

18 апреля 1994 года

На всю жизнь Володя запомнил рассуждения в какой-то повести из журнала «Юность»: у главного героя там умерла мать, и он, оказывается, стал теперь «окончательно и безнадежно взрослым».

Владимиру уже тогда, в юности, это показалось довольно забавным; а себя взрослым он числил совсем с другого времени. Весной 1983 года его сын встал в кроватке, уцепился за сетку и явственно произнес слово «папа». Это было первое слово ребенка. С этого времени Володя и считал себя «окончательно и безнадежно взрослым» — просто потому, что в мире жило теперь это маленькое существо, и только от Володи зависело, что оно будет есть, в каких условиях жить, чему научится и к какой жизни его подготовят.

Повзрослев, Володя часто пытался понять мотивы собственных поступков, совершенных им в прежние годы. Особенно — зачем он вообще тогда женился? Жил бы себе спокойно, никого бы не трогал; очень может быть, со временем и нашел бы женщину, способную его любить не любить, но хотя бы немного уважать. Что он нашел в Марине Эзельшмидт — закомплексованной, боящейся жизни, а главное, вечно пытавшейся показаться не тем, что она есть? В Марине, которой он казался неотесанным, нелепым идиотом, да еще невероятным воображалой? И главное — почему именно она?

Всякий раз Володя был вынужден признавать две причины своего брака — и обе дурные до отвращения. Одна причина состояла в вульгарном состоянии юношеской гиперсексуальности. Попросту говоря, он так сексуально оголодал в этот период жизни, что мог увлечься даже самкой снежного человека, окажись она в нужный момент в нужном месте. Марина стала его сильной любовью независимо от обстоятельств, разумности этого, от ее желания и даже от желания Володи. А вторая причина состояла в том, что Володя после смерти деда и отъезда в Испанию брата Василия был так отвратительно, неприлично одинок в Петербурге, что становилось даже как-то страшно жить на свете.

Справедливости ради надо сказать — и не такие состояния становились порой первопричиной брачных отношений, а ведь не всем так же унизительно и глупо не везло.