– Ты рисковал, Зеленоглазый! – Голос старшего из троих охотников бриттов  обнаружил одновременно досаду и восхищение. – Как ни хорошо ты знаешь это проклятое болото, но нельзя быть уверенным, что духи не приготовили здесь новую ловушку.

– Эти ваши духи, если я правильно понимаю их сущность, могут устроить ловушку, и не только в болоте, ведь так? – старший из охотников усмехнулся и не спеша свалил тушу оленя в густой папоротник. – А за оленем я погнался не из одного только упрямства. Ты, Суагер, промазал и ранил зверя в ногу, верно? Это был твой выстрел? С такой раной он всё равно бы погиб, только промучился б несколько дней. По моему варварскому мнению, это жестоко. А по вашему варварскому мнению – нет?

Трое бриттов переглянулись и почти одновременно пожали плечами.

– Мы не добиваем из жалости, – проговорил один из них.

– А я и не из жалости добил оленя! – Голос Зеленоглазого прозвучал теперь устало. – Просто из уважения. Он здорово боролся и за свою жизнь, и за свою смерть. Не все люди так умеют. Давайте ка вырежем подходящую палку, чтобы нести тушу вдвоём. А двое понесут поросят. Пора домой. Поделим добычу уже в городе. Согласны?

Охотники дружно закивали. Из добытых ими четырёх двухмесячных кабанчиков каждый подстрелил по одному, но олень, по всем правилам, должен был достаться Зеленоглазому. Однако раз он сказал «поделим», значит, собирался делить с ними и тушу. Бритты понимали, что это немного несправедливо, но не собирались отказываться. Хочет – пускай делится!

Они возвращались той же дорогой, что шли ранним утром на охоту – по широкой низине, заросшей редким лесом, с утра сизой от тумана, теперь же золотящейся в лучах скупого северного солнца, которое уже клонилось к горизонту. Левее, с севера, поднимались безлесные, каменистые холмы, прорезанные многочисленными оврагами. На некоторых склонах виднелись распаханные под пашни и уже зазеленевшие весенними всходами участки земли, они принадлежали местным общинам. Над этими холмами, сколько хватало глаз, тянулась, следуя рельефу и уходя то вверх, то вниз, тёмная, сплошная черта, слишком ровная, чтобы быть новой линией холмов. Это возвышался видимый здесь отовсюду великий Адрианов Вал. Почти семьдесят лет назад римский император Публий Элий Адриан , уже не расширявший необъятных границ империи, а лишь стремившийся сохранить её границы, повелел воздвигнуть это грандиозное сооружение, чтобы отделить подвластные римлянам земли Южной и Средней Британии от её северной части, населённой самыми дикими и воинственными племенами, то и дело совершавшими набеги на поселения, на города, даже на военные гарнизоны. Без конца воевать с ними было слишком обременительно, и их упрятали за эту каменную стену, поставив на ней караульные посты и окружив пограничными крепостями. Она простиралась на восемьдесят миль, от моря до моря, разделяя громадный остров на две неравные части.

В большей строились города, прокладывались дороги и акведуки , распахивались под пшеницу и просо большие поля, работали мастерские, производя всё – от оружия и ювелирных украшений до кирпичей, черепицы, стекла.

На меньшей территории по прежнему обитали многочисленные племена, едва освоившие или вообще не освоившие земледелия, жившие охотой, не знавшие денег, не имевшие понятия о письменности. Они враждовали между собой и часто устраивали междоусобные распри, однако все дружно ненавидели Рим.

Охотникам предстояло, возвращаясь к одной из крепостей, пройти, в том числе, и мимо первой сигнальной башни. Таких башен было много, они шли цепью на юг, и на каждой несли караул сигнальщики, готовые в случае нападения на крепость, бунта в прилегающем к ней городке или любой другой опасности зажечь укреплённый на верхней площадке большой факел. На более южной башне его увидят и тоже зажгут огонь, потом он вспыхнет на следующей, ещё на следующей, и через несколько часов в центральном гарнизоне провинции будут знать: одной из северных крепостей немедленно нужна подмога.