— Это точно?

— Совершенно точно. Он должен одному из моих казино в Лас-Вегасе немалые деньги. Кстати, несколько лет назад в том же Лас-Вегасе был скандальчик, связанный с рулеткой и некоей рыжеволосой дамой…

— Что за скандальчик?

— Вы полицейский, — ослепительно улыбнулся Рорк, — вы и выясняйте.

Он направился к ожидавшей его вдове Кимболла, а к Еве подошел майор Уитни.

— Мирина в моем кабинете, — шепнул он. — Я обещал, что вы ее не будете задерживать долго.

— Не буду.

Стараясь не думать о разговоре с Рорком, она пошла за майором.

Домашний кабинет Уитни казался не таким спартанским, как рабочий, но было видно, что вкус у него строгий. Стены были выкрашены бежевой краской, ковер — чуть темнее, а стулья — коричневые. Рабочий стол стоял посреди комнаты.

В углу на диване сидела Мирина Анжелини в своем траурном облачении. Уитни подошел к ней, взял за руку, что-то сказал и вышел, бросив на Еву предупреждающий взгляд.

— Мисс Анжелини, — обратилась к ней Ева, — я знала вашу мать, работала с ней и всегда ею восхищалась.

— Как и все, — ответила Мирина слабым голосом. Ее темные, почти черные глаза смотрели в пустоту. — Кроме убийцы. Прошу извинить, но, боюсь, я мало чем смогу вам помочь, лейтенант Даллас. Меня уговорили принять транквилизаторы. Я с трудом переношу происходящее.

— Вы были близки с матерью?

— Она была самой замечательной женщиной из всех, кого я знаю. Как я могу держать себя в руках, когда такое случилось?

Ева подошла к Мирине поближе и села на один из стульев.

— Я отлично понимаю ваше состояние.

— Отец хочет, чтобы мы публично демонстрировали свою выдержку. — Мирина отвернулась к окну. — А я его подвожу. Отцу всегда так важно, чтобы все выглядело пристойно…

— Ваша мать много для него значила?

— Да. Они были очень тесно связаны — и семьей, и работой. Развод ничего не изменил. Он страдает… — Мирина судорожно вздохнула. — Скрывает это, потому что гордый, но страдает. Он любил ее. Мы все ее любили.

— Мисс Анжелини, расскажите о вашей последней встрече с матерью. О чем вы говорили, в каком она была настроении?

— За день до ее смерти мы болтали не меньше часа. Обсуждали свадьбу… — У нее по щекам покатились слезы. — Я прислала ей эскизы костюмов — для невесты, для матери невесты… Это модели Рэнделла. Мы разговаривали о них. Вам, наверное, это кажется пошлым? Последний раз я говорила с матерью… о нарядах!

— Это совсем не пошло. Наоборот, очень мило и трогательно.

— Вы правда так думаете?

— Да.

— А вы с матерью о чем разговариваете?

— У меня нет матери. И никогда не было.

Мирина удивленно взглянула на нее.

— Как странно… И как же вы справляетесь?

— Я… — Разве можно объяснить то, что просто есть, и все? — У вас это наверняка будет иначе, мисс Анжелини, — мягко сказала Ева. — Когда вы говорили с матерью, не упоминала ли она о том, что кто-нибудь или что-нибудь ее беспокоит?

— Нет. О ее работе мы вообще редко разговаривали. Право меня никогда особенно не интересовало. Мама очень радовалась тому, что я скоро прилечу, мы много смеялись… Я прекрасно знаю, какой она представала перед публикой, но это был профессиональный имидж. В жизни она была гораздо… гораздо мягче, раскованнее.