|
.. Ну что, определили? - Да, - кивнул Сергей. На душе стало легче: что б не случилось дальше, он поступил правильно. - У вас почти полная потеря памяти, так же, как у меня. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните. Так что больничный покой вам обеспечен... - Спасибо, - зэк покачал головой. - Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба Божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата. А спросить можно? - Конечно! - Если б я действительно симулировал. Выдали бы? Проще всего было ответить "нет", но Пустельга невольно задумался. Хотелось не солгать. - Не знаю. Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы... - Ну, благодарю за откровенность. Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Пустельга проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас Сергей понял, как он замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна... Пустельга был вправе ожидать чего угодно. Наиболее логичным казался вызов к товарищу Иванову для немедленного отчета. Следовало получить новые инструкции, ведь главное уже выполнено, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору наконец и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили. С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Пустельга старался как можно точнее отвечать на вопросы, врач улыбался, кивал и задавал новые. Смутила не сама встреча: все-таки он находился, как ни крути, в психиатрической больнице, обеспокоили сами вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями Сергея к курам, уткам, спрашивал о его кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Пустельгу почти до бешенства. Если он болен, то пусть спросят прямо, он еще достаточно разумен, чтобы контролировать свои чувства! Но уже позже, вернувшись в палату, он поймал себя на страшной мысли: а что если дело зашло слишком далеко? Что если психиатр беседует с ним именно так, как и полагается говорить с неизлечимыми психами? Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы - что за этим крылось? Майор невольно вспомнил подследственных, которые тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах и хотели одного - доказать свою невиновность. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы подследственного без труда подтверждали его вину истинную, а часто и вымышленную штукарем- следователем. Пустельга наслушался подобного в Ленинграде, а до этого, быть может, и сам загонял невинных в угол. Правда, ловкие приемы психиатра грозили, в худшем случае, принудительным лечением, а допрос вел арестованного к верной гибели. Интересно, в чем вина Сорок Третьего? Он, похоже, из "бывших", знает латынь, держится, несмотря ни на что, с немалым достоинством... А что если бы этому зэку, когда он очнулся в больнице, не стали говорить о том, кто он на самом деле? Сообщили бы, к примеру, что он... сотрудник НКГБ? Изменился бы человек? Превратился бы волк в пса? Сергей задумался, но быстро отбросил такую возможность. Нет, едва ли. Кое-что и он, и Сорок Третий все же помнили, пусть и смутно. Волк оставался волком, а он, бывший сотрудник НКВД - загонщиком. Правда, ему, Пустельге, почему-то не хотели рассказывать о его последнем задании. Из-за секретности? Или... Или из-за того, что тогда произошло нечто, после чего старший лейтенант Пустельга... действительно стал врагом народа! Не вымышленным, не безвинной жертвой, а настоящим! Мысль вначале испугала, а затем показалась весьма правдоподобной. |
