– Вождь Манаури никогда не лжет, запомни это! – ответил Манаури укоризненно. – Мы бежали с испанских плантаций и никого не застали в своих селениях, Теперь мы возвращаемся на Померун. А кто ты?

– Меня зовут Фуюди, я с берегов Эссекибо, – ответил невидимый собеседник более мягким тоном.

– А что ты делаешь здесь, в устье Ориноко, так далеко от Эссекибо?

– Я ушел с Эссекибо в прошлый сухой сезон. Сейчас я в гостях у своих друзей из племени варраулов. Я перешел в племя вождя Конесо и живу теперь в устье реки Итамаки…

– Конесо? Не тот ли это Конесо, что был вождем у горы Грифов?

– Тот самый.

– Где он теперь, где его племя? Мы плывем к ним!

– Конесо теперь на Ориноко, недалеко отсюда.

– Он не ушел на Померун?

– Нет. Там сейчас тревожно, акавои вышли на тропу войны! Конесо решил остаться на Ориноко, в устье реки Итамаки…

– Далеко отсюда эта река?

– Четыре‑пять дней пути на лодке по течению…

Это известие, столь важное для нас, взволновало всех на корабле. Значит, нам не надо плыть к реке Померун; цель нашего путешествия, оказывается, здесь, совсем рядом, на берегах Ориноко.

Словоохотливый доселе Фуюди – как он себя назвал – вдруг умолк, пересказывая, видимо, кому‑то в зарослях содержание наших переговоров. Там, судя по всему, возникли относительно нас какие‑то новые подозрения, и после долгой паузы Фуюди вновь спросил:

– На вашем корабле не только араваки. Кто с вами еще?

– Негры. Они, как и мы, бежали с плантаций и будут теперь жить с нами, – объяснил Манаури.

– А яланауи?

– Яланауи, – шепнул мне на ухо Манаури, – по‑аравакски значит – белолицый. – Повернувшись затем в сторону берега, он громко ответил:

– Это паранакеди (англичанин), великий и богатый вождь своего племени, отважный охотник и воин. У него бесстрашное сердце, зоркий глаз и мудрый ум. В бою нет ему равных!

– О‑ей!

– Он близкий наш друг и брат, он могучий вождь, у него много ружей, он победил испанцев и захватил их большой корабль!

– Как его имя?

– Белый Ягуар! – не задумываясь, ответил Манаури.

Позже только узнал я, что с легкой руки Ласаны индейцы давно уже дали мне это имя и меж собой втихомолку так меня звали. Непомерное восхваление сейчас моей особы было не беспричинным и – как я догадывался – служило скрытым целям вождя. Щедро наделяя меня небывалым могуществом и всяческими достоинствами, он рассчитывал, вероятно, на некую выгоду и для себя, как для моего друга и союзника: горе тому, кто рискнет с ним ссориться. Манаури, не зная, как примут его в родном племени, и рассчитывая скорее на прием недоброжелательный, стремился распространить молву о нашей непобедимости и могуществе.

– Ты говоришь, он богатый, – с сомнением в голосе проговорил Фуюди. – А почему же он ходит голым, как и все мы?

Вот тебе и на! Туземцы, оказывается, не представляли себе европейцев иначе как одетых, обутых, разряженных, в шляпах, да к тому же еще со шпагой на боку. В их сознании сила и власть отождествлялись с пышным убранством. Но Манаури не растерялся.

– Так ему нравится и такова воля великого вождя! – пояснил он важно.

Как видно, на берегу в конце концов сложилось благоприятное о нас впечатление. Фуюди крикнул, что хочет подняться к нам на палубу и просит лодку. Пока он выбирался из чащи на берег, заросли на мгновение раздвинулись, и мы успели заметить множество индейцев с луками в руках, укрывшихся за ближайшими деревьями и кустами.