– Все радуются, а ты боишься? Чудеса! – шутливо заметил я.

– А Манаури? – возразила она, и уголки губ ее упрямо дрогнули. – Разве он тоже радуется и спокоен?

– Он – другое дело! Он вождь, а ты молоденькая женщина.

– Вот видишь, ты сам говоришь: молоденькая женщина! – повторила она с ноткой какого‑то вызова.

– И к тому же хорошенькая, – добавил я, окидывая ее взглядом.

Нет, на этот раз Ласана против обыкновения не склонна была шутить. Ее что‑то тяготило.

– Ну хорошо, чего же ты все‑таки боишься?

– Земли! Племени боюсь, законов племени… Разлуки…

Все это звучало довольно загадочно, но сейчас не оставалось ни времени, ни возможности разбираться в сложностях индейских обычаев.

– Ян! – Голос индианки звучал чуть ли не торжественно, лицо ее было серьезно. – Возьми меня под свою защиту.

– Тебя, Ласана?!

– Да, Ян! Меня, меня, женщину, ты, мужчина!

Она сказала это так наивно и простодушно, что я едва не рассмеялся. Вот так задачку задала мне красавица! Ну как ей откажешь?!

– Хорошо, я беру тебя под свою защиту, Чарующая Пальма!

ВОЖДЬ КОНЕСО

Итамака, река не очень широкая, но необычайно глубокая и даже здесь подверженная влияниям приливов и отливов далекого океана, позволила нам подойти на шхуне почти к самому берегу. С суши перебросили на палубу несколько бревен, и по ним мы сошли на землю.

Мы высадились в самом центре деревни. Серима застроена была редко. Хижины по здешнему индийскому обычаю стояли разбросанно, далеко друг от друга.

Конесо, богато украшенный перьями, бусами и ожерельями, ожидал нас в окружении старейшин под сенью густого дерева. Все напоминало приемы у Оронапи и Екуаны, но, когда мы прошли примерно половину пути от реки до верховного вождя, внимание мое привлекла примечательная деталь: рядом с Конесо, восседавшим на табурете, сидел еще один человек, старец, тогда как все остальные старейшины стояли. Более всего, однако, меня встревожило отсутствие свободных табуретов для нас, гостей.

Уж не хочет ли Конесо, чтобы мы стояли, когда он будет сидеть?

– Арнак, ты видишь? – шепнул я. – Нет табуретов.

– Вижу.

– Что делать?

– Может, дальше не идти? Пусть Конесо подойдет сам.

– Он не подойдет… Сделаем иначе. На шхуне есть табуреты. Вагура, беги на палубу и принеси два. Но мигом!

Вагура понял, о чем идет речь, и помчался на корабль.

– Кто этот старик подле Конесо? – спросил я Манаури, когда мы медленным шагом вновь двинулись вперед.

– Карапана, наш шаман.

– Он такая важная фигура, что может сидеть?

– Это правая рука и голова Конесо. Без его веления ничего не делается…

По индейскому обычаю хозяин ожидает гостей, сидя на ритуальном табурете, но, приветствуя их, встает. Конесо же продолжал сидеть. Он смотрел на нас в упор и молчал! Табуретов для нас и впрямь не приготовили. Враждебность и неучтивость верховного вождя и его свиты производили тягостное впечатление, но в то же время и смешили меня, ибо очень уж разительно отличались от той искренней сердечности, с какой встречало возвращающихся соплеменников большинство подданных Конесо.

Тут как раз примчался Вагура, но лишь с одним табуретом. «Второго не нашел, очень спешил», – объяснил он шепотом. Недолго думая, я придвинул табурет Манаури, а сам небрежным жестом сбросил с себя шкуру ягуара, капитанский камзол и, велев Арнаку сложить их в кучу, удобно на них уселся.

За всеми этими действиями старейшины наблюдали с пристальным вниманием, не лишенным доли страха.