– Что с тобой, Арипай? – спросил я, встретив его на берегу озера. – Ты плохо выглядишь, брат. Чем я могу тебе помочь?

Он как‑то жалко и саркастически усмехнулся – мол, помочь ему невозможно.

– Ты думаешь, я не смогу быть тебе полезен?

– Нет, Белый Ягуар.

– Что все‑таки с тобой? Глаза у тебя ввалились.

– Болит не тело – душа.

Он наклонился ко мне, губы его тряслись как в лихорадке.

– Тебе, Белый Ягуар, могу открыть, что со мной, но больше никому об этом не говори: у меня болит душа, в ней сидит Канаима и отравляет мою кровь. Страшный Канаима не дает мне спать, требует крови…

Говоря это, он задыхался, словно ему не хватало воздуха, в глазах застыла боль и таилось что‑то похожее да помешательство.

– Ты болтаешь вздор, Арипай, вздор!

– Болтаю, но ум у меня еще есть, хотя душа больная. Канаима.

Наступила минута молчания. Я был озадачен. Мне хотелось обратить слова его в шутку, но как‑то не получилось.

Направляя разговор в другое русло, я нарушил молчание:

– Мне говорили, ты, кажется, часто ходишь в лес в сторону Серимы…

Он испугался.

– За мной следили? Да, это правда, меня зовет туда Канаима.

– Именно в Сериму? Не делай этого! Поберегись! А то принесешь еще к нам заразу.

– Я должен туда ходить. Люди гибнут из‑за одного злодея, я не могу этого терпеть. Горе нам! Канаима…

– Слушай, Арипай, плюнь ты на этого Канаиму и, вместо того чтобы попусту бродить по лесу, приходи лучше почаще к нам в хижину.

– Не могу. Канаима велит мне убить его…

– Кого?

– Ты не знаешь?

Я внимательно посмотрел на него, не понимая, как воспринять его странные откровения, но в глазах прочитал такое смятение, что предпочел умолкнуть. Он казался мне совершенной загадкой. Я знал его как доброго, уступчивого человека; он даже убийство сына принял покорно. Что же случилось теперь? Что бушевало у него в душе?

Я высказал свои опасения Манаури, другим нашим друзьям, и мы решили всячески опекать Арипая.

Особенной заботой окружил его Арасибо. Хромой впадал порой в какой‑то транс, и на него нисходили странные наития. В Кумаке шептались, что он общался с «гебу» и некоторых лесных духов мог полностью подчинять своей воле.

Смятение, охватившее испанцев, в тот памятный для Серимы день, многие индейцы объясняли и тем, что, когда в лесу звучали угрожающие выстрелы Арасибо, там явственно слышались вопли и стоны демонов.

В Кумаке Арасибо полностью завладел черепом моего ягуара и, водрузив его на кол перед своим шалашом, ежедневно совершал вокруг него обрядовые пляски, похожие на шаманские церемонии, размахивая мараками, неизменным атрибутом шаманов; глухой рокот, издаваемый при этом камушками внутри пустого плода, магическим эхом отдавался в душах жителей Кумаки.

– Смерть Карапане! Возвещаю близкую смерть Карапаны! – выкрикивал Арасибо заклинания на разный манер и разные голоса.

И все верили, что теперь уж смерть не минует шамана, а всех истовее верил в это Арипай. Эти заклинания были для него как воздух для утопающего, как влага для прорастающего зерна.