– Как хотите. Тогда я пойду пройдусь.

– Иди, – бросила Ирина, – нечего тебе смотреть на наши ужасные зареванные физиономии.

Глеб понял, сейчас спрашивать о том, что произошло – значит нарваться на скандал, да еще в присутствии посторонней. Захочет – так завтра или ночью расскажет сама. А не захочет – что ж. Бог ей судья. «В конце концов, – подумалось ему, – и я не обо всем ей рассказываю, а если быть точным, то вообще ни о чем не рассказываю».

Глеб накинул куртку, напоследок взглянул на женщин. На столе уже появились пара бутылок, тарелка с бутербродами и большой кофейник. По всему было видно: женщины устраиваются не на пять и не на десять минут, а надолго, может, даже до утра.

«Что ж, пусть разряжаются!»

Ключи звякнули на ладони, и Глеб тихо закрыл за собой дверь. Был один визит, который он уже давным-давно собирался нанести, да все не находилось времени. А вот сейчас он оказался как бы не у дел, и можно было пройтись, прогуляться, осмотреться, подумать, а самое главное – купить два диска, которые он заказал по каталогу месяц назад у миловидной девушки лет двадцати двух, торгующей лицензионными записями классической музыки в маленьком киоске, расположенном в подземном переходе неподалеку от гостиницы «Космос».

«Вот туда я и схожу», – решил Глеб.

Он шел, не торопясь, глядя по сторонам на нарядную московскую публику. Теплая погода делала свое дело.

Юбки у женщин становились короче, а ноги длиннее. С голов исчезали шапки, шляпы, появлялись косынки, замысловатые заколки, декольте углублялись, помада становилась ярче, а глаза сверкали так, словно женщина или девушка только-только вышла из душа и, казалось, даже на ресницах поблескивают капельки воды.

«Ишь, стараются парфюмеры», – улыбался Глеб, разглядывая макияж на женских лицах и принюхиваясь к причудливым, изысканным запахам, многие из которых для него были новыми.

Одни раздражали, от других начинало мутить, а некоторые очень нравились. Они так будоражили воображение, что пару раз Глеб развернулся и прошел следом.

Как охотничий пес принюхивается к запаху дичи, так и Сиверов принюхивался к новым ароматам, исходившим от женщин. Одна даже оглянулась, а с другой получилось как в популярной песне: он оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она. Их взгляды встретились, женщина улыбнулась. И Сиверову ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Женщина сделала шаг к нему, а вот Глеб промедлил, и она проплыла мимо, источая тонкий удивительный аромат, в котором было все – и призыв, и обещание, и что-то очень легкомысленное, похожее на взмах прозрачного шарфа.

«Вот те на, прошился, – подумал Сиверов, – неужели я старею? Нет, не стареешь, милый друг, просто с тебя хватает Быстрицкой. И верно, у нас с ней все так хорошо, что это у меня на лице написано».

Женщина, пройдя метров десять, вновь оглянулась, на этот раз ее взгляд уже был не таким многообещающим. Из взгляда исчез зов, осталась лишь злоба, но не хищная, а какая-то приглушенная. Какая там злоба, поправил себя Глеб, это всего лишь досада.

Он виновато улыбнулся в ответ, свернул вправо и вскоре добрался до киоска, у окошка которого стояли пожилой мужчина с тростью в руке и седая, с красивым костяным гребнем в пышных волосах женщина. Они о чем-то оживленно беседовали с его старой знакомой.

Это были, скорее всего, представители потомственной интеллигенции, возможно, все еще читающие лекции в каком-нибудь университете, и по их лицам несложно было догадаться, что их не остановит цена, если они только найдут искомое. Скорее всего, та музыка, которую они хотят отыскать, связана с их молодостью.

Девушка, торгующая компакт-дисками, рада была им помочь, но, судя по виноватому лицу, не могла.