Она поднесла горшок ко рту и долго пила, роняя капли на грудь. Поморщившись и утерев губы, крякнула:

— Ух… Надо же, и правда — яснень-трава! Однако, не дозрел отварчик ещё, в готовом горечь мягче. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Спасибо и за такой.

Смочив отваром повязку, она снова обмотала рот и нос, подмигнула Малу. Брови у мальчика поползли вверх, а лицо озарилось неуверенной улыбкой — неокрепшей и грустноватой. Глядя на это, Ждана вздохнула: будет неудивительно, если после всего пережитого он надолго разучится смеяться… Впрочем, ещё не нашлось человека, с кем открытый и добрый Мал не поладил бы. С Радятко было сложнее, к его заковыристому норову не всякий мог приспособиться и расположить его к себе. Вот и сейчас мальчик следил за женщиной-кошкой исподлобья, недоверчиво и пристально, ловя каждое её движение в ожидании подвоха.

— А тут у нас кто? — Млада по-кошачьи бесшумно забралась в колымагу и склонилась над малышом.

— Это Яр, — прошептал Мал, прикладывая палец к губам. — Ш-ш… Спит он. Хворый…

— Я потихоньку, — Млада также перешла на шёпот.

Она долго всматривалась в личико ребёнка, осторожно касаясь пальцами его растрёпанных волос и горящих лихорадочным румянцем щёк. Особенно её насторожила царапина. Ждана, замерев, мучительно считала вдохи и жила от одного удара сердца до другого… Надежда, что всё можно исправить и прогнать нависшее над сыном чёрное крыло Маруши, теплилась в ней крошечным свечным пламенем.

— Плохо дело, — неутешительно заключила Млада. — Глотошная, говоришь? Хворь-то можно было бы вылечить, а вот это… Похоже, кто-то одно зло заменил другим, худшим.

— Это Северга его оцарапала, — тихо проронил Мал. — Мы остановились в деревне у знахарки, которая согласилась его лечить, но Северга её конём затоптала. Пообещала матушке, что вместо Малины вылечит Яра, а сама вот что сделала… Сказала, что хворь была смертельная, и иначе Яра не спасти. И теперь, если его ранить, он превратится в оборотня.

— Что за Северга такая? — нахмурилась Млада. — Чего ей от вас было нужно?

Пришлось Ждане поведать историю с корзиной яиц, только при этом она называла Добродана Вуком и избегала при мальчиках упоминать о том, что он приходился ей первым мужем, а им — отцом. Лицо Радятко во время этого рассказа застыло мраморной маской, замкнутой и непроницаемой. По коже Жданы пробежал жутковатый морозец: ей на миг показалось, что в юном, светлом лице сына, как в водном зеркале, отразился смуглый бритый образ Вука с жёлтым лютым огнём в глазах. Впрочем, стоило ей перевести взгляд на женщину-кошку, а потом обратно на Радятко — и наваждение исчезло, но неуютное ощущение, будто Вук незримо наблюдает за ними, осталось.

— Неспроста это, — выслушав, задумчиво проговорила Млада. — Значит, твой побег псам на руку: вряд ли они стали бы помогать тебе просто по доброте душевной.

Ждана задала вопрос, волновавший её больше всего:

— Скажи, с этим можно что-то сделать? Как-то убрать это из Яра? Царапинка-то ведь совсем небольшая…

— Не знаю, — призналась Млада. — Увечья, нанесённые Марушиным псом, неизбежно заканчиваются превращением в такую же тварь. От большой раны оно происходит на третий день, царапина же действует не сразу. Она как бы заражает человека хмарью, которая дремлет до поры до времени… А вернее сказать, до первой раны. Коли человек не будет ранен, он может так и не стать оборотнем. Вот только как от ран всю жизнь беречься станешь? Вряд ли такое возможно.

Пламя надежды, и без того размером с ноготь, угасло, наполняя душу Жданы горьким дымом.

— Значит, никак? — шевельнулись её разом пересохшие губы.