Это наполняет меня печалью, без шуток, без аффектированно нежных завываний, которыми я обычно звучу, когда развлекаюсь жалостными текстами.

Мне правда нас всех очень жаль.

Зато на обратном пути в электричке слышала рэперов, господи-боже, настоящих подмосковных рэперов, которые артикулируют так, будто губы у них слегка подморожены – от крутости, конечно же.

Итак, в шкафу поместится всё моё прошлое и немного настоящего. Для будущего полки нет, но я обязательно что-нибудь выкину потом, когда оно наступит.

Бестрепетно выброшу записные книжки с телефонами. Мы, девочки девяностых, испорчены опасными мужчинами, большинство из которых не дожили до нулевых, а кто остался, те дорожат покоем превыше всего на свете. А мы теперь порченые во многих смыслах, нынешние для нас недостаточно храбрые, со своими клерочьими рисками (попасться жене, не получить премию, просрочить кредит). А ведь это правильные честные риски достойных мужчин, от которых и нужно иметь детей. Правда, они никому не подарят микроавтобус, но это уже какие-то нелепые придирки. Худшие из них опасны не более, чем опасен кусок дерьма, – вляпаешься, станет неприятно. А лучшие и вовсе хороши. Но я всё высматриваю храбрых – непомерно и не по-мирному.

Потом ещё перебрала свои фобии. Сначала я не выносила взрослых женщин, потому что боялась постареть. Потом некрасивых – боялась подурнеть. А однажды меня напугали какие-то грубые тётки. Мы с Димой попали на восьмое марта в компанию ликующих бухгалтерш и кадровичек, и он благоразумно растворился, а я осталась. Наблюдала, как они веселятся, пьют крепкое и сладкое, лихо ругаются матом – привычным, но скудным, и пляшут всем своим мясом. От ужаса закружилась голова, так что Диме пришлось материализоваться и спасти меня, но по дороге домой я всё причитала: «Что будет, что со мной будет? Скажи, это у них от возраста, от возраста они перестают быть нежными? И я буду так вертеть задом? То есть сначала он сделается жопой, а потом я начну им вертеть, стану грубить и визгливо кричать от веселья?»

Нет, Дима сказал, нет, не от возраста, они с самого начала такие были.

Хорошо. Потому что иначе хоть не живи.

Из потерь – оказалось, что зимой кошка забралась в шкаф и убила сумку от Валентино.

А я лишилась кумира, поэтому диски теперь можно переложить подальше.

Любовь всегда была моей сильной стороной, как я умею смотреть, так редко кто смотрит. Но как я умею отворачиваться, вообще беда.

Точнее сказать, не любви вопрос, а восхищения. Хотя чаще всего, если объект – не посторонний кумир, как этот последний, а живой человек, восхищение мешается с любовью или дружбой.

И сижу я, таращусь, упиваюсь каждым жестом, а потом он допускает что-нибудь человеческое: неточность, например, недостойное чувство, стратегический просчёт, в общем, оказывается недостаточно безупречен.

И всё, становится так пусто и так жаль. И я отворачиваюсь. Разочаровавшись, теряю все сопутствующие бонусы вроде любви и ужасно горюю, ухожу, волоча сумочку и загребая ногами, – осиротела опять.

Но зато появляются пустые полки.

Чем больше я теряю, тем свободней становлюсь. Но если вот это и окажется позитивным аспектом жизни, будет очень смешно.

Что ж, поглядим, ведь будущее уже скоро, жизнь очень быстрая.

Немного смешно, когда обнаруживаются люди, пытающиеся определить подробности моей личной жизни по тому, что я пишу в книжках. Это всё равно как угадывать по первой полосе газеты «Правда», с кем провёл прошлую ночь её главный редактор. Честное слово, искать улики в списке авторов номера и то верней.