|
И не только орден, но и Ваша похвала для меня были большой наградой. Сейчас другое дело. Сейчас… Что сейчас? «Быть или не быть?» Не знаю почему, но я не испытываю никакого страха, никакой робости. Надо, — значит, надо. Как само робой разумеющееся. Есть ли шанс остаться живым? Он всегда есть, должен быть, во всяком случае, так думает всякий человек. Думаю и я так. Есть. Очень маленький, но есть. Ну, а если… И на это я готов. Пусть это будет моей скромной лептой в общую копилку Победы над страшным злом человечества. Извините за банальность. Пишу эти строки и смотрю в окно на березку, ветви которой так и просятся в комнату. Вспомнил нашу последнюю поездку в лес. Помните поляну, усеянную чудо-ромашками. И Вы, сорвав одну из них, в шутку начали гадать… Как было тогда весело и беззаботно. Кажется, я ударился в сантименты… Через десять минут я выезжаю. Пожелайте мне удачи, как тогда с ромашкой на лугу. Оглядываясь назад, мне кажется, я что-то недоделал, не успел. А что, никак не могу сообразить. Несколько слов о семье Гофман. Матильда и Эльза — хорошие люди. На них можно положиться. Матильда мне очень помогла, и неплохо было бы ее как-то отметить. Передайте привет Гансу. Та фотокарточка, что сделал Саша, пригодилась. Спасибо ему.
Вот, пожалуй, все. Так много хотелось сказать и ничего из этого не получилось. И последнее. Ратнера не следует упускать. Он может еще понадобиться. Все. Позаботьтесь о семье. Желаю всем и во всем удачи. Обнимаю. Ваш Николай». Полковник Марков прочел письмо и надолго задумался. Звонок генерала по прямому телефону вывел его из оцепенения. — Иду, — ответил Марков и, захватив с собой полученные от Серова записку и фотографию, покинул кабинет.
ОШИБКА ГОСПОДИНА РОДЖЕРСА
оезд шел медленно, словно давал возможность внимательней рассмотреть незнакомую землю. Аккуратные домики, тянувшиеся вдоль полотна железной дороги. Земельные наделы, тщательно отделенные от мира не высокими, но глухими заборчиками… Кое-где в окнах уже горел свет. Рано поднимаются люди, значит, у них немало забот. Но в эти минуты я думал не о чужих заботах. Все было для меня новым, интересным, необычным. Заграница… Через каких-нибудь полтора часа — знаменитая Вена. Пожалуй, не только я один поднялся в полночь, умылся, оделся, приготовил вещи. Возле окон группками и в одиночку стояли пассажиры и рассматривали маленькие, чисто убранные станции, которые мы проезжали. А поезд громыхал на стрелках, вагоны ритмично покачивались, мелькали встречные составы. Я нетерпеливо поглядывал на часы. И неизвестно, что меня больше волновало: встреча с братом или с чужим миром. В последнем письме брат предупредил, чтобы я не выходил из купе. Иначе как он меня узнает! Ведь прошла целая вечность! Тридцать лет. Город приближался… Он был где-то рядом. Заводы, закопченные домики, оживленные пригородные станции… Я, наверное, очень волновался, потому что даже не заметил, как поезд, замедляя ход, остановился у перрона. Да… Мне нужно занять свое место. Люди торопились. И я прошел в купе, примостился на своем диване и стал рассматривать невзрачный номерок, по которому брат сможет меня отыскать… Не по глазам, не по голосу, а по номеру. Вагон пустел… Вдруг в купе ворвался полный розовощекий мужчина. Через секунду я оказался в его крепких объятиях. До сознания медленно доходили детали. Почему у него такие пухлые щеки? Большой живот. И весь он словно бочонок. Ну, допустим, потолстел, но голос тоже чужой… Язык! Конечно, и язык чужой. Толстяк продолжал меня хлопать по плечу, обнимать, шумно и пыхтя радоваться, а я все не мог прийти в себя. Кто это? Неужели это. мой брат? Наконец он отступил, насколько позволяло тесное купе, чтобы лучше меня рассмотреть. |
