«Их сердца до сих пор там лежат, — подумала она. — Их сердца все еще в воде, бьются в одном ритме с грязными волнами».

Джейн показалось, что ее собственное сердце надолго замерло, вызывая тошнотворную боль в горле. А когда оно наконец снова забилось, то так сильно, что она чуть не выпустила из рук скользкие перекладины. Джейн торопливо залезла под пирс и вжалась в затянутый паутиной угол. Она боялась оставаться возле воды, но еще больше боялась соскользнуть и упасть вниз, утонуть в темной воде среди призраков мертвых детей.

Стивен стоял на покатом крыльце своей хижины, прислушиваясь к смеху других рабов, собравшихся к нему на рождественский ужин. Сегодня ему не хотелось улыбаться, и он вышел на улицу, чтобы посидеть, выкурить трубочку и разобраться, в чем дело. Однако вместо того чтобы сесть и закурить, он смотрел на широкую тропу слева, которая спускалась мимо веранды гостиницы, пересекала утоптанный пятачок, где разворачивались экипажи, и дальше пробивала себе дорогу сквозь мусор, оставшийся от добычи селитры: тополиные стволы, использовавшиеся вместо труб; груды выщелоченной почвы, поросшие сорняками; сломанная тачка. В конце концов там, где Стивен уже не мог ее видеть, тропа упиралась в край ямы, где находился вход в пещеры. Под ногами Стивена лежала узкая Щель Гучинса — спуск, отмечавший конец входа и начало собственно пещер. За ним была огромная Ротонда, разделенная на Главную пещеру и Одобон-авеню. А потом… Стивен потер лицо, стараясь вытрясти песок из глаз и волос. В последние дни он плохо спал, все видел сны о пещере, особенно об этом странном квадратном гроте позади Бездонной ямы и о голосе, который он там слышал. Голос говорил с ним, заглушая все прочие голоса пещер, нарастая до грохота грома, отчего Стивен просыпался с головной болью и не в духе. Голос исходил не от мумии, а от каменного лица над алтарем — от лица с обведенными глазами и клыками во рту. Губы оставались неподвижны, однако голос звучал отчетливо, и Стивен боялся, что сходит с ума.

Стивен, когда я вернусь, родится новый мир. Новый мир, и в нем ты будешь иметь все, чего лишен сейчас. Стивен, ты будешь не рабом, а свободным человеком.

Хочешь стать человеком?

— Я и так человек, — тихо сказал Стивен, глядя на дымку своего дыхания в лучах закатного солнца и зная, что лжет. Конечно же, ему многое позволялось. Может быть, он был даже незаменим для доктора Крогана и его грандиозных замыслов в отношении Мамонтовых пещер в Кентукки. Губы Стивена искривились в усмешке, когда он подумал о выспренних названиях гротов и глыб в пещерах, на которых настаивал Кроган, — вроде реки Стикс и Одобон-авеню. Одобон-авеню уродовала пещеру, делая ее игрушкой для самолюбия Крогана и привлекая богатых туристов, которым требовалась помощь Стивена.

Стивен тоже пользовался этими названиями, однако понимал, что они всего лишь слова, никак не связанные с обозначаемыми местами. Это знание пришло к нему от голоса; когда молчаливая статуя произнесла настоящее имя пещеры — «Чикомосток», каждый звук гудел в сознании Стивена.

Голос обещал ему свободу, но чего-то недоставало. Стивен был достаточно умен, чтобы понимать, когда его используют — а жизненный опыт научил, что используют его всегда, — и он инстинктивно не доверял обещаниям голоса. Что это еще за новый мир, и чем он будет отличаться от нынешнего?

Ты будешь человеком.

Простое утверждение — уверенное и раздражающее.

Я готов.

Мысли Стивена прервало появление Ника Бренсфорда.

— Господь меня спаси, если Шарлотта не умеет готовить, — сказал он, поглаживая тощий живот. Уселся на крыльце, вытянул длинные ноги и стал удовлетворенно ковырять в зубах.

— О чем задумался, Стивен? — спросил Ник после паузы, во время которой из хижины раздавались взрывы смеха.