Почему, спросила она себя, принимаясь за работу, я не рыдаю сейчас, в полном отчаянии, как после смерти папы? Вероятно, это даже несколько удивляет Тео. Я, конечно, любила их обоих, и папу, и маму, но папу, несомненно, больше. Возможно, причина тут в том, что он действительно занимал в моей жизни особое место? А может, я не плачу потому, что не чувствую себя сейчас брошенной, как после его смерти? Может, после стольких лет я наконец-то повзрослела? И если это так, то я очень многим ей обязана. Анне, моей матери.

Однажды вечером Тео вышел на прогулку с колли Лауры и их старым, еле ковыляющим пуделем. Насту пило время ужина, и так как уже было начало осени и темнело рано, в домах зажигались огни. Он видел семьи, собравшиеся в своих столовых, но были и такие, кто, решив воспользоваться одним из последних погожих деньков в этом сезоне, готовили во дворе барбекю. Сам он поужинал в одиночестве, так как это был один из тех вечеров, когда Айрис занималась в городе. Прогуливаясь, он вновь подумал о се решимости и неиссякаемой энергии. Еще несколько лет назад он бы не поверил, что они у нее есть. Как же он ошибался!

С того самого дня, когда Пол Вернер сделал ему такое удивительное признание, он смотрел на жену с некоторым любопытством. Как и на Анну. Подумать только, что у этой дамы из Старого Света – он все еще видел ее такой, хотя она и жила в Америке с шестнадцати лет – необычайно преданной и заботливой по отношению к мужу, была в прошлом тайная жизнь! И он мог только уважать ее за то, что у нее достало мужества нести в себе столько лет тяжкое бремя.

У него не хватило духу написать Полу о ее смерти. К тому же, ему все с большим трудом давались эти письма. Понимая, что Пола интересуют малейшие подробности, он старался их ему сообщать, но с каждым разом было все труднее избегать повторения. А сейчас, когда все дети, кроме Филиппа, уехали из дома – одна выйдя замуж, другой женившись, а Стив, занимаясь один только Бог знает чем – он мало что мог ему о них рассказать, как и об Айрис, кроме того, что она здорова и у нее все в полном порядке.

Пройдя, наверное, с милю, Тео повернул назад. В начале улицы, ведущей к дому, он увидел, как в окне гостиной вспыхнул свет. Итак, Айрис вернулась домой. Он ускорил шаг. Без нее, даже когда Филипп был наверху, готовя уроки, в доме, несмотря на всю его тесноту, словно бы образовывалась пустота, и ему казалось, что шаги его звучат слишком громко.

И однако… и однако, столь многого еще не хватало. Да, они были друзьями, верными и надежными, которые время от времени даже занимались любовью, если только можно назвать так это торопливое удовлетворение плотского голода. Он вздохнул и продолжил свой путь не спеша, даже придержал собак, чтобы замедлить свой шаг. Да, определенно так раньше не было. Куда девалась радость и страстное желание?

Сам он, он был в этом уверен, мог вернуться к прежнему. Все дело было в Айрис, в которой эти чувства, казалось, совсем иссякли. И, однако, он понимал, что в том не было ее вины. Не мог же ты по приказу вызвать в себе радость или страсть.

Он вошел в дом, повесил поводки собак на место и тут только заметил, что во дворе горит свет. В уголке, отгороженном от остального двора подаренными Анной деревцами восточной туи, было в этот час тепло и тихо, и под фонарем, на английской скамейке, сидела Айрис.

– Можно мне? Она подняла голову.

– Можно тебе? Так официально, Тео? Он уселся на скамью рядом с ней.

– Иногда у меня возникает чувство, будто мы с тобой совсем чужие, и я невольно перехожу на официальный тон.

– Это не так, – проговорила она быстро, словно оправдываясь.

– Но ведь я это чувствую.

– Тогда… мне очень жаль, Тео.