По зову Сатурнина, сделанному по всему Риму через разосланных невольников, вечером к нему собрались Горгоний-богач, Амфион, знаток светской жизни, Фуск, знатный мим, Лелий-поэт, Фурний-художник, Помпедий-сенатор, Булаций-философ и Мена-глашатай и другие, между которыми было немало людей, виденных нами в первый вечер у Фаволии.

Все пришедшие к Сатурнину возлегли у столов и только что начали было ужин, как у дверей послышался стук и пришел никем не приглашенный сюда двусмысленный Зет. Он был, по обыкновению, весел и, шутя, стал извиняться слегка, что пришел запоздавши, а сам меж тем, отодвигая встретившего его Сатурнина, прошел впереди его в столовую и оставил за собою незапертые двери, к занавесе которых вскоре подкралась и стала Нетэта.

Ее привело сюда любопытство, так как после разговора с Полибией сердце ее было беспокойно и она страстно желала знать, какой конец придумают умные люди тому бессовестному человеку, который положил начало ее ничем не облегчаемому стыду и страданию.

Нетэта тихо стала у этой двери за густой занавесой, которая ее скрывала и от которой она могла отступить во внутренние покои жилища; если бы кто-нибудь захотел подойти к этой завесе, то он бы не мог предупредить Нетэту так, чтобы она не могла скрыться. А потому она слушала сколько жадно, столько же и с уверенностью за свою безопасность.

Но рассуждения шли очень продолжительно, и одно мнение, сказанное в одном роде, беспрестанно встречалось с другим, совершенно противоположным, а иногда все это пересыпалось шутками, которые обиженному сердцу Нетэты были несносны, и она приходила в негодование от того, как люди могут впадать в такой тон, говоря об оскорблении женщины и о вине человека, подлежащего за это тягостной каре. А присутствующие за столом Сатурнина все ели и пили и говорили то так, то иначе, как будто всякий не хотел первый высказать ясно то, что он думал, и все тяготились скрытностью другого. И так тянулось долго, пока двусмысленный Зет поглядел вверх сквозь окно, открывавшее часть неба, и заметил, что времени уже ушло много и скоро горластый петух станет будить бедных людей на работу.

При сем Зет окинул своими прищуренными глазами всех и сказал, что если бы кесарь так же неспешно решал все подлежащие ему дела, как решают это дело Сатурниновы гости, то в империи царил бы хаос, и тогда все стали чувствовать себя обязанными высказывать свои мнения как можно скорее.

Первый изрек свое слово сенатор Помпедий. Речь его была такова, что не надо выдумывать ничего нового для Деция Мунда, а следует держаться того самого, как кесарь велел поступить с виновными в обмане жрецами и наперсницей Идой, т[о] е[сть] повесить Деция на крест так же точно, как будут повешены его сообщники: Хрем, Кадем, и Фунданий, и Баллас-тайностроитель [Тайностроитель -- лицо, руководящее совершением религиозных таинств], и тщедушный Фуфиций, и Менократ, возжигатель курений, и прислужник Пеон, и сама трижды коварная наперсница Ида.

Но Амфион, знаток светской жизни, заметил, что такое решение едва ли будет угодно Тиверию, так как если бы он желал, чтобы Мунд умирал, вися на кресте, то он и не сделал бы для него исключения, в котором семья Сатурнина должна видеть себе образцовую милость, что потому для Деция Мунда надо придумать казнь в другом роде.

– - Казнь Деция Мунда, -- сказал Амфион, -- должна быть не крест, что было бы унизительно для него, как для римского всадника, но должно быть что-нибудь пожесточе креста, а что такое именно способно заменить в такой степени крестную смерть, об этом, -- сказал Амфион, -- я бы спросил совета у Фуска, который родился в жестоком германском народе и, наверно, видел у себя что-нибудь такое, чего ты не знаешь.

Мим же Фуск отвечал, что он в самом деле знает такую казнь, которой казнят у диких германцев. Это делают так, что собьют ящик такой величины, чтобы можно было всунуть в него человека, согнув его вдвое, и высунуть наружу в прорезь его голову вместе с ногами и так оставить его умирать у всех на глазах голодною смертью.