|
Это всегда представляется мне одновременно банальностью и чудом. Беседа вновь стала легкой. Помнится, очень скоро Л. перевела разговор на моих подруг. Кто они, откуда взялись в моей жизни, как часто мы видимся? Это моя любимая тема, на которую я могла бы распространяться часами. У меня есть подружки из детского сада, начальной школы, колледжа, лицея, с подготовительных курсов, отовсюду, где я бывала. Я знакомилась со своими подругами в различных учреждениях, где работала, а с двумя из них – на фестивалях или в литературных салонах. Я из привязчивых, это неопровержимый факт, и привязываюсь надолго. Некоторые мои подруги давно покинули Париж, другие вернулись. Я познакомилась с новыми. Я их всех обожаю по разным причинам, мне необходимо знать, что с ними стало, о чем они переживают, что их тревожит, даже если у всех нас очень напряженная жизнь. Еще мне нравится, что кое-кто из них завязал между собой дружбу, не имеющую больше никакого отношения ко мне.
Вот что я пыталась объяснить Л., и еще, как много каждая из них, единственная и неповторимая, для меня значит. Вдруг Л. спросила: – Но никто из них не звонит тебе каждый день? Никто не проводит с тобой все свое время? Нет, ни одна не присутствовала постоянно в моей жизни. Мне это казалось в порядке вещей. Со временем наши отношения претерпели изменения. Да, они стали более редкими, но от этого не менее прочными. У всех своя жизнь. И потом мы всегда встречаемся с большой легкостью, это всегда имело большое значение для каждой, как для самой давнишней, так и для совсем новой подруги. Впрочем, меня всегда восхищает эта наша способность к мгновенной задушевности, порой после долгих недель или даже месяцев разлуки. Мои синкретичные дружбы трансформировались в связь более воздушную, менее исключительную, растворимую в жизни, состоящей из других связей. Л. выглядела удивленной. По ее мнению, во взрослом возрасте невозможно иметь много подруг. Много настоящих подруг. Она имела в виду не приятельниц, а человека, с которым можно поделиться всем. Единственного. Человека, способного все выслушать, все понять – и не осудить. Я сказала, что у меня таких много. Любые из этих отношений имеют свою собственную тональность, свой ритм и свою частоту, свои любимые темы и свои табу. Мои подруги отличаются одна от другой, и я делюсь с ними разными вещами. Каждая имеет для меня совершенно особое значение. Л. хотелось узнать об этом больше. Как их зовут, кем они работают, живут одни или с партнерами, есть ли у них дети? Сейчас, когда я пытаюсь восстановить в памяти этот разговор, мне хочется думать, что Л. прощупывала почву, взвешивала свои шансы на победу. Но на самом деле я не уверена, что все так просто. Было в Л. подлинное любопытство, глубокий и живой интерес, в чем я не имела причин сомневаться. Редки люди, задающие настоящие, важные вопросы.
Все было просто. Потом, когда я вынимала из сумки авторучку, чтобы записать что-то на бумажке, скорее всего адрес или название какого-то магазина, Л. улыбнулась: – Я тоже левша. А знаешь, ведь левши узнают друг друга среди остальных.
Л. скрывала свои намерения, она продвигалась неслышными шажками, спешить ей было незачем.
Спустя несколько лет, когда реалити-шоу, не переставая, расширяли границы пустоты и вуайеризма, мое непреодолимое влечение сменило предмет. Теперь, минуя кандидатов и их психическое будущее, меня интересовало, как этим передачам удается охарактеризовать персонажей, заставить их переживать более или менее придуманные и навязанные им (или же возникающие при монтаже) отношения и ситуации, целиком создавая у зрителя иллюзию реальности? Как эти союзы, эти трудности, эти конфликты – сфабрикованные и срежиссированные невидимыми демиургами – создают видимость истины? С помощью своей подруги я вступила в контакт с продюсершей, несколько сезонов подряд проработавшей на одной из блистательных передач подобного жанра. |
