— Настоящий — в музее, а здесь хранится копия. Для туристов.

Он поднялся и снял с каминной полки небольшой ящичек. Когда-то ларец украшали черепаховые пластины, несколько осколков все еще держались на деревянной крышке.

— Когда-то давным-давно, была такая традиция: маркграф возлагал алмазный венец на голову молодой маркграфине. После брачной ночи… Чтобы уже женой была. Мне бы хотелось продолжить эту традицию…

А уж как мне хотелось продолжить старинную традицию, тут и говорить нечего! Мне не терпелось откинуть крышку, я предвкушала прикосновение к национальной гордости Швейцарии. Пусть не настоящей, а символической, но как много она для меня значила: Анри сказал, что венец предназначался молодой маркгафине после брачной ночи, чтобы уже женой была. И если он сказал «женой»…

Я в нетерпении откинула крышку. Стразы на металлических зубцах полыхнули радужными искрами. Так вот она какая — корона Грюнштайнов, вся в переливах золотого, фиолетового, синего и алого, вся в огне и отблесках, а в навершии — круглый камень, величиной с голубиное яйцо. С него исходило сияние, сродни небесному, которое бывает в северных краях.

Мое сердце трепетало в сладком восторге. В благоговении я прикоснулась к венцу… и захлебнулась застрявшим в горле криком. Внутри обода короны, на вытертом бархате лежала, свернувшись спиралью, змея.

Ларец выпал из рук, упал на облысевшую медвежью шкуру и распался на части. Змея шлепнулась рядом, кольца тугого тела развернулись, превратившись в витой шелковый шнур с золотистой кисточкой на конце.

Тело сотрясал крупный озноб. Меня колотило, как припадочную. Я вжалась в Анри, обхватив его мертвой хваткой, и никак не могла унять икоту.

— Ш-ш-ш… — его губы легонько касались уха. — Все. Все прошло. Не бойся. Это всего лишь шелковый шнур. В старые времена такой шнур привешивался после свадьбы на древко с вымпелом маркграфини, а шкатулку с короной убирали в сокровищницу. Я не думал, что ты так испугаешься. Да, очень похоже на змею. Особенно в полумраке… Ольга, я, кажется, знаю, как умерла Оливия… Знаешь… Я должен сказать тебе правду… это я перенес тело Оливии к колодцу. Я нашел ее здесь, в опочивальне. Она лежала на полу, а на шелковом покрывале стоял ларец с откинутой крышкой. На белой руке темнели две засохшие капельки крови. Я испугался, что в ее смерти заподозрят меня… Это я перенес ее тело к колодцу, а ларец поставил на место.

Глава 26

Год 2005, ранний вечер

От ледяной воды ломило зубы. Я отхлебывала альпийскую воду из коллекционного кубка маленькими глоточками, держала ее во рту, согревая и прислушиваясь к ощущениям: внутренняя дрожь затихала, съеживалась, распадалась на мелкую рябь. Шелковый шнур и обломки шкатулки сиротливо лежали на каминной полке. Анри пытался вручную вернуть короне первоначальный вид: два зубца погнулись при падении на пол. Стразы вспыхивали в его ладонях витражными стеклышками, разноцветные зайчики прыгали по стенам опочивальни.

— Ну вот. Почти как новая, — он протянул венец, но я отрицательно покачала головой.

Мне не хотелось надевать ее. Очарование легенды прошло, его стер ужас. До сих пор, стоило вспомнить матовые отблески на тугих кольцах спирали, по спине пробегал озноб.

Бедная Оливия, она умерла от страха. Вот так же она впервые приехала в Грюнштайн, оставила машину у ворот, по тропинке прошла мимо разрушенных стен, заглянула в безмолвные часовни, машинально перекрестившись и преклонив колени у распятия Христа с отбитыми ступнями, с облегчением покинула мрачные своды, пропитанные ароматы поминальных свечей, и завернула за угол. А там ее ожидала сказка в раннеготическом стиле: серые камни колодца, стрельчатые окна замка, оплывшие горгули на водостоках, гулкие коридоры, фамильные портреты, запах натертого воском старого дерева и призраки ушедших столетий.