— Весьма любопытно, — заметил я.

— Я не хотел бы отнимать у вас время. Надеюсь, встретимся в понедельник, а пока большое вам спасибо, — добавил он сдержанно и сошел на следующей трамвайной остановке.

Я был ошарашен. По инерции проехал еще одну остановку и только тогда сообразил сойти. Солнце уже припекало, стояла великолепная пляжная погода. Я почувствовал приятное волнение от неожиданно свалившегося на меня свободного дня и радость, что не придется весь день таскать гостя по городу; мне вдруг ужасно захотелось потянуться, однако я сдержался, лишив прохожих такого веселого зрелища, и направился в парк на Морском бульваре, один из уютнейших, на мой взгляд, парков в Таллине, к тому же для меня он какой-то свой, поскольку я часто прихожу сюда после работы отдохнуть и успокоить нервы.

Итак, я бродил по аллее, окаймленной с двух сторон живой изгородью, и искал в тенистом уголке укромную скамейку. Под липой, съежившись, сидела женщина, в ней было что-то беспомощное, и, подойдя ближе, я увидел, что она плачет. Я попытался обойти ее стороной, чтобы не потревожить, но поравнявшись с ней, остановился. Женщина показалась мне поразительно знакомой. Возможно, она почувствовала мой взгляд, потому что подняла глаза, и наше взаимное удивление было поистине велико. Сперва удивление, а потом замешательство. Она быстро вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Прости, не буду тебе мешать, — пробормотал я.

— Да что ты, присядь, — она попыталась улыбнуться. — Мы же целую вечность не виделись.

— Пожалуй. — Я был в нерешительности, не зная, как преодолеть возникшую неловкость.

— Да садись же, — сказала Кристина и потянула меня за руку. — Ну, здравствуй.

Мы заговорили о старых друзьях, вместе с которыми учились в школе, вскользь вспоминали какие-то забавные приключения, удивлялись, что многие из нас совсем исчезли из вида, и наконец решили, что было бы неплохо после стольких лет собраться. Я обратил внимание, что о своей жизни Кристина говорила с какой-то деланной беззаботностью, и подумал, что ее брак, видимо, не из счастливых. Это меня огорчило, она была славной девушкой, и я не хотел, чтобы она страдала.

Мы болтали так уже минут десять, но когда она вдруг с испугом взглянула на часы и сказала, что торопится, я обрадовался, что этот навязанный мне и малоприятный разговор подошел к концу. Я поднялся, чтобы попрощаться с ней, раздумывая, уместно ли попросить Кристину передать привет ее мужу или это будет с моей стороны бестактно. Но я не успел ничего решить, потому что внезапно Кристина с плутовским видом взглянула на меня:

— Знаешь, о чем я вспомнила, — сказала она, и солнце светило прямо в ее покрасневшие от слез глаза. Она больше не прятала их, хотя в течение всего нашего разговора сидела потупясь.

— Ты, наверное, уже и не помнишь, а ведь в первом классе я послала тебе любовную записку и попросила починить карманный фонарик, потом ты со смехом расспрашивал, кто бы это мог быть, но даже на выпускном вечере я не решилась признаться тебе.

Она торопливо пожала мне руку и пошла. Я остался стоять и вдруг почувствовал непреодолимое желание побежать за ней, сказать что-то теплое, поблагодарить за ту давнюю записку — я уверен, что если бы она обернулась, я бы это сделал, но она не обернулась, и я медленно побрел в противоположную сторону.

Конечно, я помнил: это был вырванный из тетради листок в клетку, я обнаружил его дома в своем портфеле. Записка была полна жутчайших ошибок, и я не понимал, как можно было быть такой глупой — позвать меня чинить карманный фонарик и не написать, кто зовет. Позднее я решил, что записку написала Тийю и в последнем классе эта записка послужила как бы поводом для нашей влюбленности. Но сейчас, услышав эту внезапную исповедь, я понял, что, любя меня, Кристина отлюбила свою первую прекрасную детскую любовь.