… Помню, как мы спускались с матерью по лестнице с мраморными ступеньками и я все время молчала. Она пыталась утешить меня, требовала рассказать, в чем дело, грозилась разузнать у моих одноклассников. Я переживала, что должна молчать, но я не могла иначе, я вообще не понимала, что со мною происходит, у меня было ужасное чувство, что моя мать какой-то посторонний взрослый человек, и я даже удивилась, как не замечала этого раньше.

Я думаю о том, что должна была бы хоть раз решиться поговорить с мужем, забыв при этом, что он мой муж.

Представляю, как мы сидим вдвоем за столом, не отваживаясь смотреть друг другу в глаза, на станции раздается свисток паровоза, поезд трогается, а мы никуда не едем. Нет ничего проще, чем не успеть на поезд, и мне становится грустно, что, быть может, это было бы замечательное путешествие, и если мы не поедем, то ничего хорошего нынешним летом уже не будет. Наступит тоскливая осень, потом печальная зима, и в будущем году будет пасмурная весна, которой я вдруг почему-то начинаю страшиться, но, может быть, я вообще не имею права думать так, как я думаю. Я могу ошибаться, строить дурацкие предположения и в результате собственной глупости лишить нас обоих этой поездки.

— Дорогая, нам надо поторопиться! — слышу я из соседней комнаты голос мужа, вспоминаю, что вчера гладила на кухне пояс от платья, и тут же бегу за ним.

— Поймать бы где-нибудь такси, — думаем мы, выбегая из дома, и у меня при этом такое чувство, словно впервые за долгое время мы думаем об одном и том же.

Нам везет, мы успеваем прибыть на залитый солнцем вокзал минут за десять до отхода поезда. По свежевымытым улицам торопятся редкие прохожие, еще очень рано, и привокзальный парк пленяет своей безлюдностью: лишь деревья в яркой зелени и сверкание непрерывно бьющей струи фонтана. Мы рады, что нам так повезло и, глядя друг на друга, мы улыбаемся. В отдалении поблескивают крыши синих и зеленых вагонов, я беру мужа за руку, и сразу, пусть хоть на несколько мгновений, все снова хорошо, я сжимаю его пальцы, он забирает мои в свою ладонь, и я думаю о том, что мы счастливо прожили много дней. Но тут мой муж останавливается, ставит чемодан на платформу и говорит, что надо бы купить сегодняшних газет. Уже одна мысль о том, что мне придется вместе с ним тащиться с залитого солнцем перрона в мрачное здание вокзала, наполняет меня ужасом, я говорю, что подожду его здесь, и слежу, как он поспешно исчезает в темном дверном проеме, который тут же выплевывает толпу пассажиров, и в моем мозгу возникает ассоциация, будто здание вокзала — это консервная фабрика, а вагоны — консервы.

В голову закрадываются все более мрачные мысли и сравнения — из дверей десятками выходят спешащие чужие мне люди, но мужа среди них нет, и я представляю себе, как он стоит в длинной очереди за газетами, встречает кого-то из знакомых, звонит… Я уже уверена, что он набрал известный ему номер и, услыхав женский голос, кидает торопливые фразы, объясняет, что должен уехать, голос у него мягкий, возможно, даже нежный, фразы становятся длиннее, он забыл о времени, о том, что я жду его. Незнакомый мне женский голос ласкает его чувства, и я понимаю, что он не придет. Я беру чемодан и медленно иду по перрону вдоль длинного ряда вагонов, однако еще не знаю, в силах ли буду уехать одна.

Я чувствую себя брошенной на танцплощадке девчонкой. Вижу поезда по обеим сторонам перрона, из которых один тронется через несколько минут, а другой, пустой, может быть, еще много часов простоит, подремывая на утреннем солнце. У дверей вагонов я вижу людей. Веселых, грустных, беззаботных, курящих, спешащих. Обнимающих друг друга. Вдалеке, словно сплетенная пауком, сеть железнодорожных путей, огни семафоров, приближающаяся электричка, а взглянув назад, я вижу мужа, он бежит — в одной руке газеты, в другой — бутылка лимонада.

И вот он сидит рядом со мной на сером с синей каймой сидении, и на линяло-тусклой обшивке вагона играют яркие солнечные блики.