— Пойдем, — говорит он тихо.

— Куда?

— На автобусную станцию, я думаю, мы можем поспать там на скамейке.

Я открываю глаза, мой взгляд медленно скользит по ярко освещенному помещению, останавливается на уборщице в синем халате, которая как раз переставляет ведро на метр дальше, выжимает тряпку и привязывает ее к облезлой половой щетке, затем вижу за большими окнами или стеклянными стенами темную ночь и закрываю глаза, чтобы продолжить прерванный сон или увидеть новый, но меня снова кто-то трясет. Я чувствую в этом принуждение, приказ проснуться, но даже думать не хочу о том, чтобы встать, еще меньше, чтобы куда-то идти, затем начинаю ощущать свою голову, свою неправдоподобно тяжелую голову, шея болит, и я понимаю, что должна переменить позу — тогда я потягиваюсь и просыпаюсь.

— Нам придется уйти, автобусная станция на ночь закрывается и нас выгонят, — слышу я голос своего мужа, смотрю на его несчастное сонное лицо и поднимаюсь. На улице темно, холодно, и все во мне противится тому, чтобы куда-то тащиться, но дверь за нами уже запирается на цепочку, вдалеке я вижу теплый свет окон, мысленно представляю себе мягкие удобные кровати и спрашиваю мужа: «Что же теперь будет?»

Он не отвечает. Я понимаю, что ему неловко и стыдно, потому что сказать ему нечего, наверное, он клянет себя за легкомыслие и беспечность, не мог предусмотреть, какой холодной может оказаться летняя ночь… Может быть, он посоветует пойти быстрее. Побежать, чтобы согреться, скажет — подумаешь, устали ноги, ну и что, найдем какой-нибудь стог сена или отправимся на пляж и заберемся в спасательную шлюпку под брезент. Но он молчит, а солнце прогреет песок на пляже лишь через много-много часов.

Но, возможно, мне следует винить во всем себя — доверилась такому беспомощному человеку, надо было самой искать ночлег, пока еще было время, а не идти вместе с ним на автобусную станцию. И внезапно меня наполняет презрение, на память приходят дни, когда ему надо было заняться каким-то делом, позаботиться о чем-то, уладить что-то; нет, он будет ходить из угла в угол, стонать, часами раскачиваться; такое впечатление, что он боится разговаривать с людьми, попросить их о какой-то услуге, когда же, например, надо дать рабочему на чай, он теряется, и все падает на меня. Как будто это в порядке вещей, что мой муж ничего не может, что он не приспособлен к будничной жизни, и мне вдруг становится непонятно, как я до сих пор не задумывалась об этом, и начинает казаться, что все это время я была замужем за кем-то другим, за человеком, которого я сама придумала, и мне хочется плакать.

— Пойдем, — тянет меня муж. Бульвар. С двух сторон деревья, освещенные фонарями. Дома. Во многих окнах еще горит свет. Веселая толпа молодежи. Влюбленные парочки. Кто-то играет на рояле: слабые несвязные звуки. Звуки без мелодии. Муж обнимает меня за плечи, и я не отталкиваю его руку, так теплее. Мы похожи на влюбленных, которые не в силах расстаться. Никто не догадывается, что этой ночью нам некуда идти. Никто не догадывается, что мы больше не любим друг друга.

Понимание этого пришло ко мне постепенно — правда, которой я боялась, которую скрывала, пыталась спрятать за слова и чувства; я жила верой, что люблю его, и вдруг увидела, что осталась одна. Мы так далеко отошли друг от друга, что уже не услышим, если один из нас окликнет другого.

Я бы хотела сейчас, чтобы ветер стал гнуть деревья, срывать листья, чтобы я услышала его завывание, шум моря, стоны стволов … Вокруг так тихо. В холодном небе мерцают холодные звезды. Будут идти годы, мы по-прежнему вместе — втайне презирая, ненавидя друг друга, обманывая… Я понимаю, что нам надо сию же минуту поговорить, решить, сказать откровенно, что мы друг о друге думаем.