Юмористическое удовольствие от сочувствия возникает, как можно заметить из предыдущих примеров, с помощью особой техники, которую можно сравнить с приемом смещения. Посредством этой техники предполагаемый выплеск аффекта лишается своего объекта, и энергия направляется на нечто другое, нередко второстепенное. Но для понимания того душевного процесса, который осуществляется благодаря смещению, это описание ничего не дает. Мы видим, что индивидуум, воспринимающий юмор, как бы подражает творцу юмористического замечания, но не узнаем при этом ничего о тех силах, которые трудятся в психике творца.

Можно лишь отметить, что если кому-нибудь удается пренебречь, например, болезненным аффектом, противопоставляя величину мировых интересов своему собственному ничтожеству, то мы не усмотрим здесь никакого проявления юмора. Это будет проявление философского мышления, и мы не получим никакого удовольствия, отождествляя себя с этим человеком. Юмор, следовательно, невозможен при сосредоточении сознательного внимания, как невозможно и комическое сравнение, которое связано условием оставаться предсознательным или автоматическим.

Частичную разгадку юмористического смещения можно получить, если рассматривать его с точки зрения защитных процессов, которые являются психическими аналогами рефлекса к бегству. Они преследуют цель предупредить возникновение неудовольствия из внутренних источников. Выполняя свою задачу, они предстают в душевной жизни этаким автоматическим регулятором, который в итоге все же оказывается чем-то ущербным для нас и подлежит поэтому вытеснению со стороны сознательного мышления. Я выявил, что определенная разновидность такой защиты – неудавшееся вытеснение – становится значимым для развития психоневрозов. Юмор может трактоваться как высшая из этих защитных функций. Он не скрывает от сознательного внимания содержания представлений, связанных с мучительным аффектом, в отличие от вытеснения, а потому успешно преодолевает защитный автоматизм. Он действует, изыскивая способы лишить энергии уже подготовленное высвобождение неудовольствия и направить энергию через разрядку на получение удовольствия. Можно даже предположить, что связь с инфантильностью предоставляет в его распоряжение средства для этой деятельности. Ведь в детской жизни случаются сильные и мучительные аффекты, по поводу которых взрослые лишь улыбаются (а позднее начинают смеяться и над собственными мучениями и страданиями). Возвеличивание своего «я», о котором свидетельствует юмористическое смещение, взрослый может, конечно, искать в сопоставлении теперешнего «я» с детским (в переводе на язык сознания это должно гласить: «Я слишком великолепен для того, чтобы эти причины заставили меня страдать»). Такое толкование подтверждается до некоторой степени той ролью, какая принадлежит инфантильности при невротических процессах вытеснения.

В целом можно сказать, что юмор ближе к комизму, чем к остроумию. Он делит с комизмом психическое размещение в предсознательном, тогда как остроумие, согласно нашему предположению, есть компромисс между бессознательными и предсознательными процессами. Поэтому юмору не свойственна та своеобразная характерная черта, которая присуща остроумию и комизму и которую мы, быть может, отметили еще недостаточно ясно.