|
Скрытый смысл этого обычая основывался на том соображении, что на борту корабля капитан не имеет равного себе, а следовательно, нет у него и достойного собеседника. Не прошло и пяти минут, как Парселу стало ясно, что отныне Мэсон решил следовать этому правилу. Он не открывал рта, даже если ему требовался перец или пикули, и, в подражание Барту, молча указывал на них пальцем и ждал, когда Парсел поспешит передать ему судок. Лейтенант искоса поглядывал на квадратное, резко очерченное лицо Мэсона, на его серо‑голубые глаза, низкий лоб и жесткую щетину волос. Весь он с головы до ног – олицетворение добропорядочности, узости, чувства долга. Однако сейчас этот безупречный служака командует экипажем, поставившим себя вне закона. Сидит с самым что ни на есть невозмутимым видом на месте убитого им капитана, оградив себя от простых смертных августейшим молчанием, положенным ему по рангу.
К концу завтрака Мэсон оторвался от тарелки, взглянул на лейтенанта и кратко произнес: – Я хочу поговорить с людьми, мистер Парсел. Соблаговолите их собрать. И поднялся из‑за стола. Парсел еще не кончил завтрака, но ему пришлось тоже встать, что он и сделал не без досады. Это так‑же входило в неписаный ритуал: когда капитан вставал из‑за стола, его помощники бросали есть, даже если перед ними стояли еще полные тарелки. Парсел выбрался на палубу и приказал Уайту ударить в колокол. На зов его не спеша собрались матросы и выстроились в ряд. И опять их худоба поразила Парсела. Он стоял перед ними, молча разглядывая их, и ему было стыдно, что Масон по примеру Барта заставляет себя ждать. Наконец появился «капитан», встал перед экипажем, широко расставив ноги, заложив за спину руки, и бегло оглядел своих людей. – Матросы, – зычно начал он, – я намереваюсь пристать к Таити, чтобы пополнить запасы воды и провианта, но не собираюсь там оставаться. В наши дни Таити слишком доступен для флота его королевского величества. Карающая десница правосудия неминуемо настигнет нас. Почему я и предполагаю как можно скорее покинуть Таити и отправиться на поиски какого‑нибудь острова, лежащего в стороне от обычных путей английского флота и еще не занесенного на карту. Однако никого принуждать я не стану. Ваша воля остаться на Таити или отправиться со мной. Он сделал паузу. Когда он снова заговорил, присутствующие сразу почувствовали, какого труда ему стоит соблюдать внешнее спокойствие. – Да было бы вам известно, в глазах закона мятежниками считаются не только те, кто принимал непосредственное участие в бунте, но также и те, кто был свидетелем мятежа и ничего не сделал, чтобы ему воспрепятствовать. Для первых, вне зависимости от их ранга, – виселица. Для вторых, возможно, – я говорю «возможно» – суд найдет смягчающие обстоятельства. Во всяком случае, у них есть надежда спасти свою жизнь. Матросы, я говорю это, чтобы облегчить вам выбор, прежде чем вы примете то или иное решение. Он замолк и обвел экипаж вопросительным взглядом. – Разрешите, капитан, задать один вопрос, – проговорил Маклеод. – Задавайте. – Если мы поедем с вами, капитан, можем ли мы надеяться, что рано или поздно вернемся в Великобританию? – Нет, – отрезал Мэсон. – Никогда. Ни в коем случае. На этом надо поставить крест, Маклеод. Как только мы найдем подходящий остров, я первым делом позабочусь о том, чтобы сжечь «Блоссом», ибо считаю, что действовать иначе было бы чистейшим безумием. «Блоссом» – наглядное доказательство мятежа, и, пока он существует, никто из нас не может считать себя в безопасности. Он снова замолк, обвел матросов суровым взглядом и заговорил, делая упор на каждом слове: Повторяю еще раз, я никого не неволю… Те, кто пожелает могут остаться на Таити. Эти безусловно увидят Англию, но боюсь, – хмуро добавил он, – лишь с верхушки мачты одного из судов королевского флота… А для тех, кто пойдет со мной, повторяю, возврата нет. |
