|
Я сомневалась, что они меня узнают – саланку, которую последний раз видели девочкой, – но в те давние времена я их любила. Подойдя ближе, я увидела, что они совсем не изменились, и меня это ничуть не удивило: ясноглазые, но загорелые и выдубленные, словно высушенные солнцем вещи, что находишь на берегу. Сестра Тереза носила черный платок, а не белый quichenotte – чепец островитянок; а то я, может, и не отличила бы монахинь друг от друга. Мужчина, сидевший рядом, с ниткой кораллов вокруг шеи, в шляпе с обвислыми полями, закрывавшей глаза, был незнакомый. Лет тридцати, лицо приятное, но не ослепительный красавец; может, отдыхающий, но это не вязалось с непринужденностью, с какой он меня приветствовал, – типичный островной молчаливый кивок.
Сестра Экстаза и сестра Тереза пристально оглядели меня и тут же расплылись одинаковыми сияющими улыбками. – Да это же дочурка Жана Большого. Они так долго жили вне монастыря, вместе, что переняли друг у друга характерные черточки в поведении. Говорили они тоже одинаково – быстро, надтреснутыми голосами, как сороки. У них развилось особое взаимопонимание, как бывает у близнецов, – они заканчивали фразы друг за друга, и каждая снабжала речь другой, словно запятыми, утвердительными жестами. Как ни странно, они никогда не пользовались именами – всегда называли друг друга ma soeur,[11] хотя, насколько мне известно, не состояли в родстве. – Это Мадо, ma soeur, малютка Мадлен Прато. Как она выросла! Здесь, на островах… –…время летит так быстро. Кажется, всего пара лет… –…как мы сюда приехали, а мы уже постарели… –…и выжили из ума, ma soeur, выжили из ума. А до чего мы рады тебя видеть, малютка Мадо! Ты всегда была другая. Совсем-совсем не похожа на… –…свою сестру. Последние слова старушки произнесли хором, блестя черными глазами. – Я так рада, что вернулась. – Только произнеся эти слова, я поняла, до чего я на самом деле рада. – Здесь мало что переменилось, верно, ma soeur? – Да, почти совсем ничего. Только… – Все постарело, только и всего. Как мы. – Монахини деловито покачали головами и опять занялись мороженым. – Я гляжу, «Иммортели» перестроили, – сказала я. – Верно, – кивнула сестра Экстаза. – Бо́льшую часть, во всяком случае. Из нас еще кое-кто остался на верхнем этаже… – Долгоживущие гости, как Бриман нас называет… – Но совсем немного. Жоржетта Лойон, Рауль Лакруа, Бетта Планпен. Они постарели и перестали справляться, и он купил у них дома… – Купил задешево и перестроил для отдыхающих… Монахини переглянулись. – Бриман держит их тут только потому, что монастырь платит за них деньги. Он не ссорится с церковью. Он-то знает, с какой стороны у него облатка намазана маслом… Обе задумчиво умолкли и принялись облизывать мороженое. – А это Рыжий, малютка Мадо. – Сестра Тереза указала на незнакомца, который, ухмыляясь, слушал их речи. – Рыжий, англичанин… – Пришел свести нас с пути истинного лестью и мороженым. В наши-то годы. Он покачал головой. – Не верьте им, – посоветовал он, все так же ухмыляясь. – Я к ним подлизываюсь только для того, чтоб они не разболтали моих секретов. Он говорил с сильным, но приятным акцентом. Сестры захихикали. – Секреты, а! Да, от нас мало что укроется, верно, ma soeur, может, мы и… –…старухи, но со слухом у нас все в порядке. |
