– Мои ребята проверены-перепроверены, – сказал Бабич, подозрительно косясь в сторону охранников. – Я доверяю им, как самому себе.

– Ты считаешь это надежной рекомендацией, Боря?

– Ай, оставь эти обидные намеки, Ахмет.

– Послушай, – произнес Заиров с гримасой человека, вынужденного объяснять прописные истины. – Сам ты на меня не нападешь по той простой причине, что побоишься, а я не сделаю этого, поскольку верен нашим законам гостеприимства.

«За родных своих трясешься, вот и все твое благородство», – подумал Бабич, кивая:

– Предположим.

– Так зачем нам таскать за собой свиту вооруженных парней, которые готовы перегрызть друг другу глотки? – воскликнул Заиров. – Представляешь, что начнется в каютах, если кто-нибудь из них психанет и откроет пальбу? Переборки-то тонкие. Пули прошивают их, как картон.

Собиравшийся машинально кивнуть Бабич опомнился и глянул на собеседника с хитрым прищуром:

– А вдруг мои охранники останутся на палубе, а твои тихонько спустятся в трюм?

– Пусть следят друг за другом, – пожал плечами Заиров. – Пусть одни с других глаз не спускают. Тогда вниз даже мышь не сумеет прошмыгнуть незаметно.

– Хм, резонно.

– Выходит, договорились?

– Договорились, – согласился Бабич. – Но если ты подойдешь к двери моей каюты ближе чем на два метра, я немедленно даю сигнал тревоги.

– По рукам?

– Ну по рукам, по рукам…

Вяло прикоснувшись к выставленной вперед ладони Заирова, Бабич поплелся к своим охранникам, в черных очках которых сверкали солнечные зайчики.

Капитан на мостике перебросил трубку из одного угла рта в другой, скрывая усмешку, тронувшую его губы. На его глазах Заиров обставил партнера по всем статьям: и в нарды, и в куда более сложной игре, негласно ведущейся с тех пор, как барометр предсказал приближение бури.

Поглядывая из-под белесых бровей на небо, капитан ухмылялся. Вот уже два часа подряд изменившая курс яхта двигалась навстречу шторму, и стоящий за штурвалом капитан радовался предстоящей борьбе со стихией. Даже чуточку сильнее, чем премиальным, обещанным Заировым.

Охранники, привыкшие к разным переделкам, притихли. Матросы сосредоточились возле рубки, где капитан вполголоса давал им какие-то инструкции. Накинув длинный прорезиненный плащ и такую же непромокаемую широкополую шляпу, он выглядел настоящим морским волком.

Под стон мачт и свист ветра матросы принялись задраивать люки и двери внутренних отсеков. Проворные, как муравьи, они управились еще до того, как на яхту обрушился косой ливень. Потоки не успевали стекать за борт. Палуба моментально превратилась в одну сплошную лужу, но герметичные прокладки люков не пропускали внутрь ни капли воды. Растерявшие лоск телохранители Бабича жались к капитанскому мостику, завороженно глядя на разбушевавшееся море. Глаза заировских боевиков были неразличимы под козырьками фиделевских кепок. Одежда всех находившихся на палубе промокла до нитки.

Запершийся в отделанной красным деревом каюте Бабич лежал на койке, колыхаясь в такт качке на манер медузы, всем телом и даже по-бульдожьи обвисшими щеками. Ему было худо. Он то проваливался в сонный обморок, то вырывался из удушающего мрака на свет, приходя в себя. От мокрой подушки несло рвотой.

Бабич потянулся за таблетками, якобы помогающими при морской болезни, но вместо этого выпучил глаза, раздул щеки и поспешно свесился с койки головой вниз.