В тюрьме было сорок камер и только трое заключенных, что объяснялось необычайно эффективной системой правосудия на острове. Преступников либо вешали на месте, либо отправляли в горы, на рудники, которые давали двадцать девять процентов мировой добычи битума, либо отпускали с извинениями.

Правда, извинения приносились только после того, как в казну министерства юстиции поступало 4000 долларов. За 10 000 долларов приносились «глубокие» извинения. Один американский юрист как то допытывался у Корасона, почему бы просто не объявить, что обвиняемый не виновен.

– Именно так поступаем мы, когда даем взятку судье, – прибавил юрист.

– В этом мало шику. За десять тысяч вы должны хоть что то дать, – ответил Корасон.

И вот сейчас Корасон стоял на пропыленной дороге, ведущей к тюрьме от главного шоссе. Тюрьма располагалась на потрескавшемся от жары огромном пустыре – пустыня пустыней. Черный ящик был, как всегда, рядом. За прошедшее время его поставили на колеса и снабдили висячим замком и кучей циферблатов. Циферблаты Корасон сам устанавливал под покровом ночи. Уж он то знал, как можно удержаться на посту неограниченного правителя Бакьи.

Новый министр юстиции и генералы находились тут же. Солнце пекло немилосердно. Стоя у высокого тюремного забора, новый министр ожидал от Корасона знака, по которому следовало освободить заключенных.

– Умибия голосует «за», – раздался чей то пьяный голос. Этот делегат опоздал на самолет, улетевший в Африку, и присоединился к кортежу Корасона, думая, что садится в такси, которое отвезет его в аэропорт.

– Уберите этого болвана! – приказал Корасон.

– Умибия голосует «за», – снова выкрикнул делегат. На нем был белый с искрой костюм, весь в пятнах после двухдневных непрерывных возлияний. В правой руке он держал бутылку рома, в левой – золотую чашу, которую кто то по глупости положил в ящик для пожертвований в одной христианской церкви.

Делегат пытался лить ром в чашу. Иногда попадал, но чаще доставалось тому же костюму. Делегат хотел, чтобы костюм тоже выпил, но напоить от души старого друга мешали пуговицы.

Делегат праздновал свой дебют на дипломатическом поприще. Он проголосовал «за» не менее сорока раз – больше, чем кто либо другой. Он надеялся, что его наградят орденом. А на следующей конференции назовут лучшим делегатом, которого только видел свет.

Но тут он совершил первую серьезную ошибку. Он увидел большое темное лицо Генералиссимуса Корасона, его ордена отливали золотом в лучах полуденного солнца. Перед ним был его брат по Третьему миру. Ему захотелось поцеловать своего брата. Он стоял перед Генералиссимусом, и ветер дул с его стороны. От умибийского делегата несло как из пивной, которую не проветривали с Рождества.

– Кто этот человек? – спросил Корасон.

– Один из делегатов, – ответил министр иностранных дел и по совместительству главный шофер.

– Важная фигура?

– В его стране нет нефти, если вы об этом. И шпионов в других странах у них тоже нет, – прошептал министр.

Корасон важно кивнул.

– Дорогие защитники Бакьи! – прокричал он. – Мы объявили амнистию в честь наших братьев по Третьему миру. Тем самым мы продемонстрировали милосердие. Но некоторые думают, что это доказывает нашу слабость.

– Ублюдки! – завопили генералы.

– Нет, мы не слабы!

– Нет, нет, нет!

– Но кое кто так думает, – сказал Корасон.

– Смерть всем, кто так думает! – выкрикнул один генерал.

– Я всегда склоняюсь перед волей своего народа, произнес Генералиссимус Корасон.

Он прикинул на глаз радиус колебаний пьяного посланца Умибии. Глаза всех присутствующих были устремлены на Корасона, и он это знал.