Слабая защита. Лазар не торопясь прищурил правый глаз, вопросительно поднял левую бровь:

— Вы полагаете, госпожа Лежанвье скоро вернется? Вы с ней договорились о времени? Что до меня, я лично сомневаюсь, что она упустит…

— Я просил вас уточнить цель — истинную цель — вашего визита.

— Секунду, дражайший мэтр, секунду! Для начала… Попытайтесь на мгновение влезть в мою шкуру, она, может, немногого стоит, но мы ведь не можем менять ее по собственному желанию…

Чертов гаденыш, четырнадцать месяцев я только этим и занимался, пытаясь влезть в его шкуру; шкуру несправедливо подозреваемого бедолаги…

— Если бы вы знали, сколько километров можно отшагать в камере. С первого дня я зациклился на одной мысли: вновь увидеть Париж, знакомые места…

Все тот же усыпляющий рокот.

— Короче. Не забывайте, что вас слушают.

Лазар склонил голову — его явно не понимали.

— Как я вас люблю, дорогой мэтр! Чем дольше вас знаешь, тем больше ценишь. Как вы умеете одним словом или жестом внушить доверие, вызвать симпатию. О, вы бы не превращали домохозяек в противниц прогресса, у вас бы все брали нарасхват!.. Кстати, заметьте, в глубине души я вам тоже нравлюсь… Может быть так привязываются, проклиная его, к испорченному ребенку… Но, рано или поздно, самые достойные родители оказываются перед фактом, что испорченный ребенок обречен на эшафот… Если они умны, то встают на сторону закона и предпочитают отрезать себе палец, чтобы не потерять руку…

— Вы закончили? — спросил Лежанвье, обеими руками упираясь в подлокотники кресла. — В таком случае…

Все это слишком затянулось. Не нужно, чтобы Диана застала этого прохвоста в его кабинете.

Но Лазар уже стоял перед ним.

— Глух и слеп, да? — неожиданно ядовито бросил он. — Вам уже перевалило за пятьдесят, папаша, а мне нет и сорока. У вас больное сердце и одышка на лестницах. А я здоров как бык. Пятидесятилетний старик не вытолкает за дверь мужчину в расцвете сил. И еще одна немаловажная истина: мы с вами теперь гребем в одной лодке. При первом же неудачном взмахе весла лодка перевернется, и мы оба окажемся в воде…

Вернер Лежанвье уже некоторое время знал, чего хочет вечерний посетитель. Может быть, у него появилось слабое предчувствие, пока он разворачивал маленький белый сверток, перевязанный золотой тесемкой из булочной?

— Шантаж, — спокойно заметил он, как бы констатируя очевидное. — Сколько?

Опять Лазар прикинулся оскорбленным:

— Вы меня обижаете, дражайший мэтр! (Тщетно пытался он вернуть свое хладнокровие, вернуться в свой образ.) Признаюсь, у Картье мне открыли кредит под вашу репутацию, я остановился в гостинице, которая мне не по средствам, вам придется подождать некоторое время с гонораром. Но деньги еще не все на этой земле. Знаете, о чем я мечтал, сидя на скамье подсудимых? О том, что не покупается, чего я был лишен всю жизнь, что сделало бы из меня другого человека. Что это? Горячая симпатия, полезные знакомства, гостеприимный дом, похожий на этот, где можно, когда хочется, расслабиться… Ведь вы не толкнете меня в яму, уже вытащив, дражайший мэтр? В конце концов, спасение несчастного из трудной ситуации налагает определенные обязательства на богатого покровителя?

Пока его собеседник чередовал угрозы с уговорами, Вернеру Лежанвье казалось, что на его глазах выстраивается один из тех рисунков-головоломок, где основные линии складываются в общую картину лишь в самом конце.

— Я уже спрашивал — сколько?

Лазар пожал плечами, уступая:

— Ну, если вы настаиваете… Ваш портсигар обошелся примерно в сто тысяч (цены в старых франках), но Картье может подождать… Пять тысяч в день мне нащелкивает в Шведском отеле, пока я ищу жилье… Мне необходимы два-три костюма, ну, скажем, четыре, белье, обувь, карманные деньги… Я задолжал бывшей госпоже Лазар алименты по двадцать тысяч в месяц, она настаивает… Скажем, пятьсот в общей сложности, чтобы вас не затруднять.