— Так вот, тут они допустили прокол. Только что твой юный сосед узнал в Анатолии Вешневе — я показал ему фотографию — того типа, что приносил тебе конфеты. Но шанс расправиться с тобой у них все-таки был.

— Давайте вернемся к самому началу, — предложил Володя. — Расскажи нам, как ты представляешь себе события, которые происходили в больнице десять лет назад.

— Что ж, Александра вела себя очень неосторожно. Извини меня, Лида, я не был знаком с твоей сестрой, но сдается мне, что она была несгибаемым борцом за справедливость — чересчур несгибаемым…

— Увы, это так и было, — подтвердила я.

— Кто-то, кажется, Анатоль Франс, сказал, что самая страшная в истории человечества идея — это идея справедливости. Где она ни появляется, там льется кровь. Правда, это было сказано о Великой французской революции, но в данном случае относится и к одной конкретной человеческой жизни…

— Кончай философствовать, — прервала его я.

— Почему Ниро Вульфу или тому же самому Шерлоку Холмсу пофилософствовать разрешается, а мне нет? Ну, ладно, вернемся на десять лет назад, в 1986 год. Твоя сестра решила стать сыщиком-любителем — у вас это фамильное — и вывести на чистую воду своего заведующего, Игоря Михайловича Сучкова, доказать, что он берет взятки. Она расспрашивает больных, медсестер, пьянчугу доктора Иванчука. Сучкову на ее деятельность глубоко наплевать, наоборот, она его даже забавляет. Он, что называется, «крепко сидит»; если он и ставит психиатрические диагнозы за некую мзду, то он и сам в них верит. Кстати, вы говорили с Черевкиным — как вы считаете, он и в самом деле шизофреник?

Мы с Володей переглянулись, и ответил он:

— Черевкин — художник, большинство его картин — это мрачный сюр. Но сюрреалист сюрреалисту — рознь. Взять, например, Сальвадора Дали: он был гением и как все гении выделялся среди общей массы. Да, он был большой чудак — чего стоит, например, его появление среди гостей в своем собственном замке в абсолютно голом виде — но он мог себе это позволить и любил эпатировать публику. Но он отнюдь не был психом.

Хотя картины душевнобольных и напоминают порой творения истинных художников, но это сходство чисто внешнее. Мне трудно сказать, насколько талантлив Черевкин — я не искусствовед — но мне показалось, что он человек творческий, и, как и многие люди свободной профессии, странноватый. Сучков, да и добрая половина наших психиатров вообще, вполне мог поставить ему «шизофрению», не кривя при этом душой. Ты согласна со мной, Лида?

— Да. Мне Черевкин тоже показался психически здоровым — несмотря на его художественный стиль и показную набожность. Но не забывайте, что десять лет назад психиатрический диагноз с легкостью ставили всем, кто как-то выделялся из общего фона — например, рок-музыкантам, которые не вписывались в систему. Или — мальчишке, который сделал себе необычную прическу — об этом есть запись в Алином дневнике. А вот на инвалида, по-моему, Черевкин никак не тянет.

— Так вот, Сучков ни на какие прямые подлоги не шел, — продолжал Эрик. — А Вешнева не просто помогла перейти на инвалидность здоровому человеку, но и оставила за собой улики — в виде документов с подделанными ею подписями членов комиссии. Викентий и Вешнева были знакомы — по-соседски, Плюскин не раз помогал ей, когда у нее текли краны. Вообще, надо сказать, их дом — сталинской постройки, с высоченными потолками; у Вешневых там были настоящие хоромы за стальной дверью, евроремонт, а коммуналку, где жил и умер Витамин, иначе, как клоповником, и не назовешь. Социальные контрасты, так сказать… Так вот, скорее всего о том, что молодая докторша баламутит воду, Вешнева узнала от Витамина.