Первым, кого мы встретили во дворе госпиталя, был завхоз Сергей Петрович, совершенно лысый старикан, впрочем, наверное, было ему в ту пору никак не больше пятидесяти, но мне он казался старым стариком, сильно припадавший на правую ногу, однако, несмотря на врожденную хромоту, на диво подвижный и быстрый.

Он оглядел корову, рассеянно выслушал бабушку, рассказавшую о том, как она у нас появилась, потом сказал:

— Пусть живет здесь, будем давать раненым каждое утро парное молоко. — И добавил: — С кормежкой все будет, полагаю, в порядке. На кухне отходов хватает, не так ли?

— Именно так, — подтвердила бабушка.

— Постойте, — вмешалась я. — Надо назвать корову.

— Назвать? — переспросил Сергей Петрович. — Вот ты и давай придумай…

— Чего там придумывать, — перебила его бабушка. — Пусть будет Зорька, у меня когда-то в детстве была корова Зорька, тоже такая же, черно-белая…

Так и порешили. И корова Зорька осталась, как мы полагали, уже до конца своих дней жить в большом уютном сарае, который помнился мне с первого класса, наверно, не одно поколение школьников пряталось в нем во время большой перемены.

— Вот и ладно, — бабушка довольно вздохнула. — Пристроили мы нашу Зорьку. А все-таки надо будет объявление на столбах развесить: дескать…

— Дескать, — живо перебила я, — дескать, пристала корова. Если не отзовется хозяин, будем считать своей.

— Госпитальной, — без улыбки добавила бабушка.

Я побежала на третий этаж, к своим раненым. По дороге мне повстречался Егор Горячев из девятой палаты. Было ему неполных девятнадцать, а он уже успел воевать под Ельней, под Смоленском и Ярцевом. Как-то рассказал мне, что дома у него, в деревне, неподалеку от Рязани, остались мать и сестренка.

— Сестренка вылитая ты, — доказывал мне Егор. — Одно к одному, до того похожие вы…

И показал мне фотографию сестры, я глянула и расстроилась. Неужели я такая страхолюдная? Ну ничего ровным счетом общего между нами, ни одной-разъединой черточки…

А сам Егор был миловидный, льняные, почти белые волосы, ярко-голубые глаза, толстогубый рот постоянно улыбается, щеки розовые, будто с мороза.

— Вот у кого жена счастливая будет, — сказала о нем однажды старшая сестра отделения Вера Алексеевна, строгая, даже сердитая на вид, уже немолодая, наверное, все сорок, а то и побольше, — Егор — сразу видно — человек покладистый, заботливый, а уж добрый — дальше некуда…

Он был ранен в ключицу и в плечо, но раны, к счастью, были неопасные, хотя он и потерял немало крови, теперь его уже основательно подлечили и со дня на день должны были выписать обратно на фронт.

Я рассказала Егору о том, что у нас в госпитале появилась корова. Сперва он обрадовался:

— Вот хорошо-то! А то я, признаться, уже соскучился по молоку от своей коровы…

Потом лицо его разом омрачилось.

— Как-то неладно получается все-таки.

— Почему неладно? — спросила я.

— Мы будем молоко от коровы попивать, а ее хозяйка или хозяин, уж не знаю кто, может, бегает сейчас по всей Москве, ищет свою кормилицу.

— И моя бабушка так считает, — сказала я. — Она хочет, чтобы я написала объявление.

— Написать-то напишешь, а вдруг никто не удосужится прочитать, и так случается.