Ее далеко не все любили в отделении, впрочем, она и не старалась заслужить всеобщую любовь. Иной раз признавалась заведующему отделением Вершилову:

— Хотите знать, Виктор Сергеевич, тот, кого все любят, никем по-настоящему не любим. Это мое твердое убеждение.

Вершилов молча усмехался. За долгие годы работы он привык к Зое Ярославне; если ее называли при нем чудачкой, странной или непонятной, неизменно вступался за нее:

— Чудаки украшают жизнь, это известно еще с самых давних времен.

В каждом жизненном явлении Зоя Ярославна старалась отыскать золотую оболочку.

— Все к лучшему, — убеждала она всех: и своих коллег врачей, и больных. — Уверяю вас, на этом свете все к лучшему, иначе и быть не может!

Кто верил ей, а кто притворялся, что верит. Скорей всего она тоже порой сомневалась в собственных словах, однако не подавала вида. И продолжала уверять, что все к лучшему в этом лучшем из миров.

Она была высокая, плечистая, большое, крепкощекое лицо, темные брови над темными, блестящими глазами. Крупный рот, сплошные, ровные зубы.

Несмотря на свою мужеподобную внешность, она отличалась любвеобильным сердцем и нравилась мужчинам. Правда, отношения с мужчинами большей частью, как она выражалась, ограничивались чистой и бескорыстной дружбой, иногда постепенно переходившей в другую фазу.

— Какую именно? — спрашивал ее кто-нибудь, она отвечала без смущения:

— Что-то вроде любви.

Сама она умела увлекаться, словно юная и неопытная. По-настоящему, с трепетом, с волнением, ожидала телефонного звонка, который казался самым желанным, самым необходимым, страдая, если звонок опаздывал хотя бы ненадолго, и мгновенно расцветая от любого доброго слова.

У нее было много приятелей, и она охотно делилась со всеми, рассказывая о себе все то, что другие женщины обычно рассказывали далеко не всем.

Уже в течение двух лет у нее был долгий и страстный роман с неким Владиком, видимо много моложе ее годами, крайне робким, стеснительным, может быть, потому она и не знакомила его со своими друзьями. К тому же, по ее словам, он заикался и оттого смущался еще сильнее.

Он являлся к ней в пятницу, оставался до вечера воскресенья.

И она старалась окружить его вниманием, домашним уютом.

Это была в какой-то степени иллюзия семьи, которой она была лишена. В течение всей жизни она жаждала обрести семью, но семьи у нее так и не получилось, однако она отнюдь не чувствовала себя обделенной. И, любя Владика, была благодарна ему за то, что он, как ей думалось, в свой черед тоже любит ее.

— Владик каждую пятницу ездит на цветочный базар, покупает мне цветы, — рассказывала. — Он без цветов никогда не придет, уверяю вас! И, поверьте, я не прошу его, он сам идет на рынок, покупает картошку, укроп, кинзу, он знает, что я ужасно люблю кинзу…

Однажды Владик починил ей диван, перетянул новым материалом, вместе с Зоей Ярославной ездил на Арбат, в магазин тканей, выбирал обивочную ткань поприглядней и не очень маркую.

Он работал весь день, зато диван получился на славу.

Зоя Ярославна ликовала: какой же он работящий, умелый, услужливый!..

Она все сильнее влюблялась в него. И не уставала хвалить Владика всем своим друзьям и знакомым.

Иная приятельница спрашивала:

— А почему бы тебе не выйти за него замуж?

Но тут Зоя Ярославна стояла намертво.

— Никогда в жизни! Он моложе меня, через десять лет он еще будет смотреться, а во что превращусь я? И потом, — добавляла она, — не забывайте, у меня сын.

Ее сын жил у бабушки и не был знаком с Владиком. Впрочем, он не догадывался о его существовании, а Владик вовсе не стремился познакомиться с ее сыном.