— У меня есть дела в Таганке. Можем поехать вместе, посмотрю заодно твою Антипину.

...Допрос вел Стрепетов. Вознесенский только присутствовал с вялым, сонным видом. Но Стрепетов научился уже понимать его и чувствовал, что тот внимателен до предела. Антипина обнаглела окончательно: она бессмысленно врала, то и дело меняла показания. Стрепетову уже омерзело уличать ее на каждом слове, когда Вознесенский сделал знак: кончай.

Стрепетов ходил по кабинету — три шага вперед, три назад. Вознесенский присел к столу, складывал из спичек колодец.

— Нет! — сказал он неожиданно.

— Что нет?

— Дорогой Алексей, давай откровенно. Не вижу убийства, не вижу убийцы.

— Как не видите?! — остолбенел Стрепетов. — На ней написано крупными буквами!!!

— Написано. Согласен. Очень крупно. Слишком крупно! Как на симулянте написано, что он болен. Помолчи! Слушай. Ты знаешь, что она делает? Ловит тебя в твою же сеть. Думаешь, ты за ней охотишься? Нет, теперь уже она за тобой. Она сует прямо в нос все, что заставляет верить в детоубийство! Ей нужно, чтобы ты поверил.

— Что за бред! Зачем?!

— Линия защиты на будущем суде.

Стрепетов в изнеможении сел.

— Ничего не понимаю...

— Расскажу тебе одну историю. Все старые следователи ее знают... Берут с поличным известного вора-домушника. По почерку вменяют ему — не помню точно, — предположим, десяток старых краж. Он с ходу признается и называет еще пяток ограбленных квартир. Дает адреса, даты, описывает вещи. Проверяют — были нераскрытые кражи! Радость, успех! Так, с пятнадцатью кражами отправляют его в суд. А там скандал. Ничего, говорит, знать не знаю, меня милиция силком заставила подписаться. Если не верите, наведите справки: во время таких-то и таких-то краж я вообще в тюрьме сидел. Поглядели — батюшки мои! — действительно сидел... Дело разваливается, следователя вон из органов, начинается все по новой. Теперь уж он от всего отпирается, остается в конце концов при одной краже, на которой засыпался. А когда новый следователь заканчивает дело, тот ему и говорит: «Дураков учить надо! Сидел я с ребятами, которые те квартиры чистили, время идет медленно, вот и рассказываем друг другу из своей жизни. А вашему брату в чем ни признайся, все от радости ушами хлопаете!» — Вознесенский осторожно уложил последнюю спичку. — Так-то, Алешка... Сначала она, конечно, испугалась, а потом сообразила, что ты ей сдал козыря. И пошла другая игра...

Стрепетов тупо следил, как Вознесенский разламывает коробок и мастерит к своему колодцу крышку. Рассыплется или устоит? Устоял... А внутри горело и рушилось стройное здание улик, трещали по швам доказательства, хитрые замыслы лопались как мыльные пузыри. Но вот из хаоса выплыл устойчивый обломок, и он ухватился за него.

— Но ребенка нет! Где же тогда ребенок?! — И заспешил, захлебываясь. — Она его не регистрировала, она лгала о нем, она мечтала отомстить любовнику, она унесла его, а вернулась одна, она бросила на набережной одеяло — ведь было же оно, было! — только потерялось.

Вознесенский затеял было улыбнуться, но раздумал.

— Ты следователь. Веди дело. Но пока я замещаю Головкина, предъявить Антипиной обвинение в убийстве не разрешу.

— Я вам пока такого постановления на визу не давал!

— И не давай! — стукнул по столу Вознесенский.

Всю обратную дорогу Стрепетов сверлил глазами крепкий, с гладким зачесом затылок Вознесенского, сидевшего рядом с шофером. «Докажу, докажу! Сдохну, а докажу!..»

* * *

— Тебя просили позвонить, — сказал Кока.