* * *

— Тебя просили позвонить, — сказал Кока. — Вэ один, восемь пять, двадцать два. Из Дома младенца.

Стрепетов схватился за трубку. Занято. Внутри какое-то поганое колыхание... «Почему мы сидим вчетвером в одной комнате? Тесно, накурено. На столе треснувшее стекло. Кока противно скрипит пером. Тимохин разводит философию с очередным уголовником. Тоже мне, архимандрит! Стул жесткий. Или ноги слишком длинные? Пить хочется... Наконец освободилось».

— Алло!.. Говорит следователь Стрепетов. Не понял вас. Повторите.

Не понял, не мог, не хотел понять — готов был уши заткнуть. Но девушка повторила, помолчала вопросительно, опять повторила.

— Сейчас я приеду! — крикнул он.

Но поехал не сразу. Вышел, сел на лавочку в сквере. Медленно падали последние листья и прилипали к земле. Старушка везла детскую коляску, тянулись две бороздки от колес. «Вот и все, — сказали на соседней скамейке. — Скоро зима». Вот и все. Вот и все! Вот и все... Как высоко он вознесся! Возомнил невесть что! Сам себе противен... Стыдно. Но как было похоже, как все изумительно выстраивалось!.. И дождь этот проклятый! Никуда не денешься — надо ехать!...

— Вот письмо из таганской тюрьмы.

«Прошу сообщить о моей дочери, которую я восьмого марта положила у дверей Детского дома, потому что такие были обстоятельства, и как ее здоровье? В настоящее время нахожусь в заключении...»

«Так готовится булыжник, который запускают потом в голову легковерного следователя на суде. Конечно, она не думала, что письмо попадет мне в руки».

— Записка, что была при ребенке?

— Вот.

— «Родилась второго сентября. Назовите Наташей». И все. Тот же почерк. Почерк Антипиной.

— Как же вы могли выдать мне ту справку?!

— Вас интересовало зеленое одеяльце. Я тогда спрашивала.

Да, что-то она говорила о других цветах. Он принял за кокетство. Самовлюбленный дурак!

— А одеяло было синее.

— Вот как...

Никакого зеленого одеяльца не было... Нет, это уже слишком! Даже его не было?! Не было. А соседка просто цвета путает. Очень просто... И никаких мелодрам. Обыкновенная мошенница, примитивная дрянь. Подкинула ребенка и скрывала, потому что знает, как люди на это смотрят. Особенно если судья женщина. А может быть, просто не хотела, чтобы девочку отдали отцу.

— Значит, девочка жива?

— Ну конечно. Чудесная девочка. Хотите посмотреть?

Машинально он пошел за ней и напялил кургузый халат, прикрывавший спину и руки до локтей, потом поднялся по старой лестнице и опять шел коридором, и потом ему показали крошечное создание, сосредоточенно сосавшее палец.

— Хорошенькая девочка, правда?

— Не разбираюсь в девочках такого возраста... Простите, сказал пошлость. Я, кажется, вообще не разбираюсь в людях...

Девочка уставилась на него с всепоглощающим интересом. Свои впечатления она резюмировала басовитым «да-да!».

— Она говорит: «Дядя».

— Весьма польщен.

Он наклонился, зачем-то стараясь ее рассмотреть. От нее пахло молоком и еще чем-то — младенчеством, что ли. «Значит, живешь себе? Сосешь лапу? А я, знаешь ли, пережил из-за тебя такую встряску...»

— У нее уже зубки режутся.

«Зубки режутся. Прелестно! Валяй живи. Требуй свое... Все как-то не верится, что тебя не убили. Но ты не думай, я рад».

— Будем считать, что визит вежливости окончен... Как вы догадались мне позвонить?

— В журнале было помечено, кому и зачем выдана справка.