-- Я им не сказала, кто вы, -- начала она робко, -- а только сказала, что странник из благородных и что я знала. Пойдемте в столовую, чаю.

   -- Нет...

   -- Ну, я сюда принесу.

   -- Нет, ничего не надо. Спаси тебя Бог, Пашенька. Я пойду. Если жалеешь, не говори никому, что видала меня. Богом живым заклинаю тебя: не говори никому... Спасибо тебе. Я бы поклонился тебе в ноги, да знаю, что это смутит тебя. Спасибо, прости Христа ради.

   -- Благословите.

   -- Бог благословит. Прости Христа ради.

   И он хотел идти, но она не пустила его и принесла ему хлеба, баранок и масла. Он взял все и вышел.

   Было темно, и не отошел он двух домов, как она потеряла его из вида и, узнала, что он идет, только по тому, что протопопова собака залаяла на него.

   "Так вот что значил мой сон. Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был. Я жил для людей под предлогом Бога, она живет для Бога, воображая, что она живет для людей. Да, одно доброе дело, чашка воды, поданная без мысли о награде, дороже облагодетельствованных мною для людей. Но ведь была доля искреннего желания служить Богу?" -- спрашивал он себя, и ответ был: "Да, но все это было загажено, заросло славой людской. Да, нет Бога для того, кто жил, как я, для славы людской. Буду искать его".

   И он пошел, как шел до Пашеньки, от деревни до деревни, сходясь и расходясь с странниками и странницами и прося Христа ради хлеба и ночлега. Изредка его бранила злая хозяйка, ругал выпивший мужик, но большей частью его кормили, поили, давали даже на дорогу. Его господское обличье располагало некоторых в его пользу. Некоторые, напротив, как бы радовались на то, что вот господин дошел также до нищеты. Но кротость его побеждала всех.

   Он часто, находя в доме Евангелие, читал его, и люди всегда, везде все умилялись и удивлялись, как новое и вместе с тем давно знакомое слушали его.

   Если удавалось ему послужить людям или советом, или грамотой, или уговором ссорящихся, он не видел благодарности, потому что уходил. И понемногу Бог стал проявляться в нем.

   Один раз он шел с двумя старушками и солдатом. Барин с барыней на шарабане, запряженном рысаком, и мужчина и дама верховые остановили их. Муж барыни ехал с дочерью верхами, а в шарабане ехала барыня с, очевидно, путешественником-французом.

   Они остановили их, чтобы показать ему leg pélérins [странников], которые, по свойственному русскому народу суеверию, вместо того чтобы работать, ходят из места в место.

   Они говорили по-французски, думая, что не понимают их.

   -- Demandez leur, -- сказал француз, -- s'ils sont bien surs de ce que leur pélérinage est agréable à Dieu .[Спросите у них, твердо ли они уверены, что их паломничество угодно Богу.]

   Их спросили. Старушки отвечали:

   -- Как Бог примет. Ногами-то были, сердцем будем ли?

   Спросили солдата. Он сказал, что один, деться некуда.

   Спросили Касатского, кто он?

   -- Раб Божий.

   -- Qu'est ce qu'il dit? Il ne répond pas.

   -- Il dit qu'il est un serviteur de Dieu.

   -- Cela doit être un fils de prêtre. Il a de la race. Avez-vous de la petite monnaie?

   *[ -- Что он сказал? Он не отвечает.

   -- Он сказал, что он слуга Божий.

   -- Должно быть, это сын священника. Чувствуется порода. Есть у вас мелочь?]

   У француза нашлась мелочь. И он всем раздал по двадцать копеек.

   -- Mais dites leur que ce n'est pas pour des cierges que je leur donne, mais pour qu'ils se régalent de thé; чай, чай, -- улыбаясь, -- pour vous, mon vieux ,*[ -- Скажите им, что я даю им не на свечи, а чтобы они полакомились чаем.