— Вот видишь, значит, не только в СССР в сталинское время люди несли ответственность за родственников. Показывают по TV брата Картера, с пивом, на пивной бочке — и общественное мнение о президенте меняется в худшую сторону… А ты наверняка читаешь Авторханова.

— Нечего подшучивать. Надо интересоваться историей.

— Ой, сама же история дает массу примеров, когда лидер провалившегося движения был предан анафеме сподвижниками, дабы спасти свои собственные шкуры. У Сталина уже, оказывается, и голос был гипнотический, и взгляд. Никто не мог ему перечить… Трусы они все! И такие же, как он!

— Вот бы тебя в лагерь! Вот бы запела…

— Д-а-а, в ГУЛАГ меня!.. Тебе хорошо говорить — ты жил и при Сталине, и в оттепель, воды которой упустили, увлекшись джазом и смехом, и при Брежневе… А я, мое поколение… Ничего нам не досталось! Поэтому я и предпочитаю сталинскую Россию сегодняшнему СССР.

— Ну теперь ты живешь в картеровской Америке.

— Здесь я тоже опоздала. Под красивым названием «прогресс» идет медленное загнивание. И не красивое. Не декаданс двадцатых… Кстати, о декадансе — иду смотреть «Рабу любви». Тебя не приглашаю, потому что иду с Сашей и Ромкой.

— Ну, ты меня пригласи к американцу. Давно не был на обеде.

Настя была рада, что не повздорила с Другом ни из-за Сталина, ни из-за Саши, и пошла мыть волосы перед работой.

Настя хотела оставить машину во дворе студии, но фотограф Элиот выбежал — как всегда в больших джинсах, темной ти-шорт и с пушистыми бакенбардами — и сказал, что двор нужен для съемок. Насте пришлось поехать вверх по Гарднер-стрит.

Машины стояли здесь, как на пересечении Санта-Моника и Сан-Диего фривеев в час пик — bumper to bumper. В выходные дни из окон слышны были советские песни. Фирма грамзаписи «Мелодия» наверняка обогатилась — если даже у половины эмигрантов остались родственники в CCCR что могли они послать в помощь устраивающимся на новом месте? Кобзона, Магомаева, Пугачеву… «Книгу о вкусной и здоровой пище», сувениры, которые выстраивались на кухонных полках… Настя оставила машину прямо напротив двух старушек-эмигранток, сидящих на вынесенных из квартир стульях. В Америке их профессия бабушек кончилась — внучат отдавали в американские детсады, чтобы те становились американцами.

В студии Элиота уже сидела мэйк-ап девочка и гремела музыка группы «Cars», для которой и были съемки. Для их первой пластинки. Арт-директор недоверчиво посмотрел на Настино голое — не накрашенное — лицо. Но гримерша. Анн-Мари успокоила его, усадив Настю на высокий табурет и заколов ее волосы. Мэйк-ап было решено делать резко контрастным.

Элиот принес пакеты с футболками и кожаную куртку. Панк. Ти-шорт была экстра-смол.

— Ты представляешь, Элиот, какая я худая?! При моем росте женщины носят размер лардж.

— Настя, забудь! Ты не женщина, ты — модель!

Анн-Мари засунула за ворот Настиной футболки несколько салфеток и принялась за глаза. Из репродукторов голос одного из группы механически и преувеличенно злобно выговаривал: «I don't want you coming here, wasting all my time…» Анн-Мари взяла бордовый карандаш, и Настя поняла, что та собирается делать ей контур губ — значит, после этого ни курить ни пить ей не дадут. Она попросила оставить тубы, к которым гримеры относились очень трепетно, на последний момент. Анн-Мари согласилась, подмигнув:

— Но будь хорошей девочкой! — и она крикнула Элиоту, чтобы им принесли по стаканчику вина.

На длинном столе у стены как раз стоял галлон «Аугуст Себастьяни» — одного из лучших маленьких вин, производимых в Сономе.