— Да нет, почему в подъезде!

— Значит, в университете. Да?

— Нет, не в университете! Я учусь в Останкине, меня начальник на стажировку отправил, на Первый канал. Ах да! Я не представилась!

И с необычайной гордостью она вытащила из кармана долгополого сюртука, в который была наряжена, удостоверение и сунула его Максиму под нос, как только что он совал ей свое.

В удостоверении была еще одна фотка сказочной красоты и написано большими буквами, что Самгина Екатерина является сотрудником телекомпании такой-то.

— Очень хорошо, — похвалил Максим Вавилов и захлопнул ее удостоверение прямо у нее в ладони. Она удивленно посмотрела на свою руку. — Значит, вы учитесь в Останкине, а здесь снимаете. Бомбила вас привез, вы вылезли, и дальше что?

— И я пошла к подъезду. Вон, где ваши коллеги.., смеются.

Максим Вавилов оглянулся. Мужики рассматривали что-то у подъезда пятиэтажки, выходившей фасадом прямо на Сиреневый бульвар.

— Он под лавочкой лежал, понимаете? Как будто сидел и упал, и я сразу вам позвонила, как только поняла, что он.., неживой. Я сначала думала, что он сумасшедший или.., или… Я испугалась очень.

И тут она заплакала.

— Успокойтесь, успокойтесь, — равнодушно пробормотал Максим Вавилов. — Разберемся.

Прямо перед подъездом, ногами под щелястой крашеной лавкой, щекой на заплеванном асфальте, лежал труп. Даже в свете единственного фонаря было совершенно понятно, что это труп, он и в синеву уже немного пошел, из чего старший оперуполномоченный сделал вывод, что труп даже и не сегодняшний. Примерно позавчерашний такой труп.

И был он совершенно голый.

Екатерина Михайловна, питерская журналистка, издавала жалобные всхлипы, а Максим Вавилов вдруг сильно встревожился.

— Мужики, — сказал он, моментально позабыв про Екатерину Михайловну. — Никак на нашей территории маньяк объявился!

— Тьфу на тебя. Макс!

— Да у него наручники на руках! Вы чего?! Ослепли, мать вашу?!

Стало тихо, как на похоронах, и лейтенант Бобров ногой приподнял деревянное, синее, твердое, бывшее когда-то человеческим тело.

— Наручники, мужики. Глядите!

— И чего делать?

— Оперов с Петровки вызывать, чего делать!..

— А как его.., того?..

— Да удушение! Синий весь, и язык вывален. И шея вон порвана. Вроде порвана, да, посмотри. Макс?

Максим Вавилов нагнулся и посмотрел и вдруг быстро отошел к краю тротуара и завертел головой сначала налево, а потом направо.

— Макс, ты чего?

— Да так…

— А чего ты смотришь-то?!

— Фонарь тут только один горит, во-он там, откуда мы пришли. А потом до самого перекрестка никаких фонарей нету. Где свидетельница? Свидетельница, вы где?

— Только что тут была. Куда ж она подевалась?..

Свидетельницу рвало в кустах так, что слышно было даже отсюда.

Оперативники отвернулись — из деликатности, — и лейтенант Бобров сказал нечто в том духе, что не повезло дамочке.

— Ты бы сгонял в палатку пока, — предложил Максим Вавилов лейтенанту. — Вон на той стороне светится!

— А чего купить-то?

— Ну, воды купи. Сигарет мне купи, где-то у меня сотня была…

— Понял, сейчас сгоняю.

— Да подожди ты! Палатка круглосуточная, может, там кто чего видел, или останавливался кто возле них…

— Понял, шеф, сейчас!

Шеф, подумал Максим Вавилов вяло. Какой я тебе шеф!.. Я такая же водовозная кляча, как и ты! А «шеф» в детективных романах про русский сыск все больше бывает.