— Это был самый ужасный день рождения в моей жизни, — в порыве чувств отвечаю я. Мы оба усмехаемся, но получается вымученно.

— Семеро твоих самых близких друзей, — говорит Дэниел, вновь глядя на меня. Его лицо мокрое от слёз, бледные глаза покраснели. Он громко шмыгает носом и вытирает щёки кулаком. — Что подразумевало Райана и шестерых, с кем ты не разговаривала с девятого класса.

— Я до сих пор не понимаю, как ей удалось достать номера их телефонов, — говорю я и с силой закусываю губу, чтобы она не дрожала. Это поможет исцелиться? Но как, если причиняет так много боли?

Дэниел откидывается на комод.

— Я привез тебя домой после урока вождения, где, кстати, — он улыбается, — ты была абсолютна ужасна. И вот мы вошли в дом, а все как выпрыгнут! И лицо мамы… — Он крепко зажмуривается, слёзы струятся по его лицу. Я тоже начинаю всхлипывать. — Чёрт, она была так счастлива. Так гордилась собой.

Какое-то время единственным звуком в комнате остаётся наш с Дэниелом плач. Мы убиты горем. Потерянные без неё. Я беру себя в руки и проглатываю ком в горле.

— Я развернулась и вышла обратно на крыльцо, — продолжаю я историю. — Я была в замешательстве. Она вышла вслед за мной и спросила, сержусь ли я на неё. Я ответила, что да. Сказала, что хотела бы убить вас обоих.

— Но ты же всё равно повеселилась, — говорит Дэниел. — После того, как ты вошла в дом, Райан тебя успокоил. Мама собиралась приготовить лазанью, потому что это твоё любимое блюдо. Но только она забыла, что с прошлого вечера в духовке осталась коробка от пиццы, и, пока нагревала плиту, чуть не спалила всю кухню.

— Ты помнишь, как оттуда вырывались языки пламени? — смеясь сквозь слёзы, спрашиваю я. — Мы с Райаном минут пятнадцать махали тряпкой перед пожарной сигнализацией, пока наконец не прибежал ты с метлой и не сбил её со стены.

— Плита была уничтожена, — подхватывает Дэниел. — И мама выбросила лазанью в мусорное ведро и заказала пиццу. Глубокую, чтобы мы смогли воткнуть туда свечи. — Он грустно улыбается. — Но она забыла их купить, и нашла какую-то до половины сожжённую восьмёрку, которая годами валялась в ящике. И мы зажгли её. И пели… Лучший твой день рождения. Чёрт, лучший день рождения из всех, где я был.

Я закрываю глаза, боль каплями вытекает из моего сердца и падает к ногам. Мы оба знаем, что мама не была идеальной, даже пусть я рисовала её такой в тех воспоминаниях, что позволяла себе последние несколько месяцев. Она могла кричать как ненормальная, да так, что в буфете звенело стекло. Один раз, когда мы спорили, она назвала меня тупой, и я захлопнула дверь прямо перед её носом. Ещё был случай в машине, мы как раз возвращались домой после ужина, и она обозвала папу мудаком, потому что он критиковал её отца.

Но в то же время она была чудесной. Она интуитивно чувствовала, когда нужно было испечь кексы, а когда забрать нас после школы и поехать в кино. Она давала советы Дэниелу, когда он собирался на свидания, и научила меня краситься тушью так, чтобы ресницы не склеивались. Она была моей мамой. Она была моей мамой, и я больше никогда не увижу её, как бы мне этого ни хотелось. Не знаю, есть ли ещё что-то сильнее, чем это чувство беспомощности.

— Зачем ты это делаешь, Дэниел? — наконец спрашиваю я. — Зачем заговорил о ней сейчас?

— Потому что я хочу, чтобы ты держалась за эти воспоминания. Я бы ни за что не хотел, чтобы ты забыла, как порой было хорошо. Офигенно, чёрт побери! И что бы ни случилось, это не изменится.

Я вытираю слёзы, на меня обрушивается адреналин.