В принципе Чиб не имел ничего против, однако у него было серьезное подозрение, что лучшие танцовщицы переберутся на новое место вместе со своими работодателями, а набирать новых девочек, способных достойно заменить прежний персонал, было долго и хлопотно. Кроме того, клубу требовался ремонт – Чибу уже назвали примерную стоимость: от семидесяти пяти до ста тысяч за «действительно классную работу, которая привлечет в клуб всех шишек». Чиб в ответ только хмыкнул: одурачить его было трудно. Можно сколько угодно писать на входных дверях «ВИП‑клуб», но твоими клиентами все равно будут разного рода подонки, мелкая шпана и участники холостяцких вечеринок.

Отказываться он, впрочем, тоже не спешил. Вместо этого он велел Джонно выяснить, кто стоял в клубе на входе, а потом лично позвонил одному из привратников. Благодаря этому маневру он уже очень скоро узнал, что в последние три‑четыре месяца клуб не только не процветал, но работал исключительно в убыток.

– Я бы на вашем месте в это дерьмо не лез, мистер Кэллоуэй, – откровенно сказал ему бывший вышибала.

Подобной «рекомендации» у Чиба не было оснований не доверять, поэтому решение он принял мгновенно.

Ждал Чиб и других важных звонков – от Страха и от Эдварда. Время от времени он проверял телефон, но норвежцы не звонили.

Уже вечером Чиб отпустил Гленна и Джонно, высадив обоих возле одного из принадлежавших ему пабов, и, отклонив предложение «пропустить по одной», поехал домой. По пути он слушал «Дайр стрейтс» – ему всегда казалось, что с их песнями мир становится чуточку лучше. Припарковав БМВ на подъездной дорожке (гараж предназначался исключительно для «бентли»), Чиб некоторое время стоял в саду, глядя в ночное небо, в котором горело грязновато‑оранжевое зарево большого города. Однажды на Королевской миле он купил телескоп, но результат его разочаровал. Загрязнение воздуха и отсветы городских огней мешают наблюдениям за звездным небом, объяснили ему, поэтому Чиб заставил магазин забрать дорогую игрушку обратно и вернуть деньги. Как выяснилось позже, ему вернули на двадцать фунтов больше, чем нужно, но его это нисколько не обеспокоило. Моральный ущерб, рассудил Чиб и усмехнулся.

Изредка кто‑то из его помощников или деловых партнеров интересовался, почему он поселился в перестроенном поместье, хотя мог бы позволить себе жить практически в любом доме в Эдинбурге. Но четырех‑пятиэтажные особняки Нью‑Тауна Чибу не нравились – слишком много в них было вычурного георгианского пафоса и громоздкого официоза. Не хотел он жить и в загородном имении с конюшнями, псарнями, акрами зеленых лугов и трогательными древесными рощицами. Чиб родился и рос в Эдинбурге и до сих пор оставался городским парнем – коренным эдинбуржцем. Последнее казалось ему особенно ценным, поскольку в последние годы на улицах все чаще звучал южный выговор. Приезжие, туристы, студенты, которых в Эдинбурге было уже несколько десятков тысяч, заполонили бульвары и парки, и каждый лопотал по‑английски на свой собственный манер, и все же Чиб по‑прежнему считал город своим.

Он даже любил его – любил весь, до последнего камешка.

Его дом – отдельный дом на угловом участке, бывшее демонстрационное здание застройщика, – был погружен во тьму. Кто‑то из соседей порекомендовал Чибу оставлять свет в коридоре верхнего этажа, чтобы отпугнуть воров и грабителей. Он едва удержался, чтобы не сказать – мол, воры не настолько глупы. Неужели уважаемый сосед полагает, что никто из них не спросит себя, почему жильцы сразу нескольких домов предпочитают по вечерам сидеть именно на лестничной площадке верхнего этажа? Сейчас он вспомнил этот разговор и не сдержал усмешки. Соседи, впрочем, у него были неплохими – они никогда не жаловались, когда он включал музыку слишком громко или приглашал на вечеринку несколько парней и девчонок.