– Его близко нельзя подпускать к театру, – продолжал твердить он, присев на маленький коричневый деревянный столик и взяв рассеянно Флору на руки. – У него нет ни малейшего представления, что должен делать режиссер. Мы без конца прогоняем одну и ту же сцену, а он сидит на задних рядах, улыбаясь, как идиот, и если кто-нибудь жалуется, он спрашивает: «А что вы предлагаете?»

Я как могла посочувствовала ему. Он успокоился и спросил:

– Не ожидал увидеть тебя здесь. Соскучилась?

– Нет. Просто хотела узнать твои планы на сегодняшний вечер.

– Сегодняшний вечер? Дай подумать. Мне надо заглянуть к Виндхэму и спеть песни, кажется, он кое-что хочет записать для той штучки Вебстера.

– Это обязательно должно быть сегодня вечером? – спросила я печально, и он неожиданно вспомнил.

– О, Боже, – воскликнул он, – Сегодня же приезжает Хью!

– Вот именно!

– Я совсем забыл об этом… Теперь я не могу отказать Виндхэму, он договорился с каждым в отдельности, и я – единственный, кто умеет петь. А во сколько Хью приезжает?

– Он сказал, что приедет поездом, значит, около семи.

– Тогда все еще не так плохо, – Дэвид спешно придумывал решение. – Он сможет пойти вместе со мной к Виндхэму, тот не станет возражать, он очень общительный парень. Тогда тебе даже не придется беспокоиться насчет ужина для нас, верно? Мы купим в пабе пирог или еще что-нибудь.

– Кажется, ты пригласил еще Невиля и Виолу?

– Да, действительно. Ничего, я все им сейчас объясню.

– Надеюсь.

– Ты ведь не возражаешь, Эмма?

– Не возражаю.

– Тебе Хью всегда не очень-то и нравился, так?

– Отчего же?

– Ладно, ничего, он еще приедет в другой раз, – сказал Дэвид, и когда я пыталась найти силы, чтобы холодно осведомиться: «А что же мне делать вечером?», появилась Виола и сообщила, что Дэвида ищет Селвин, чтобы снова прогнать сцену в коридоре.

– Проклятье, – застонал Дэвид, сунув Флору мне в руки. – Это уже пятнадцатый раз за утро.

И он снова убежал. Мы «встретились» только в постели в два часа ночи. Остаток дня я провела, размышляя, злюсь я или нет? Является ли его забывчивость серьезным супружеским проступком? В результате, съев три порции шоколадного мусса, я пришла к выводу, что совершенно не сержусь. Я не ждала от него, что он будет помнить, и не стала винить, когда он забыл. Мои чувства имели совсем иную природу; то, что я чувствовала, было завистью. Это более серьезно, чем раздражение, хотя, возможно, не настолько серьезно, как мое недоверие.

После этого я уже не пыталась продолжать свои искусственные попытки вести какую-то светскую жизнь. Я в себе замкнулась.

Однажды днем, спустя около трех недель с нашего приезда, когда я сидела одна дома, ко мне пришел посетитель. Флора и Джозеф ушли с Паскаль в парк при театре: она была просто влюблена в театр и часами крутилась в саду, здороваясь с входящими и выходящими из театра актерами. Они радостно отвечали ей: Паскаль была симпатичной девушкой. В их отсутствие я пыталась утолить свой духовный голод чтением итальянского романа и как раз искала словарь, когда в дверь позвонили. Я представить не могла, кто это мог быть, и взволнованно побежала открывать. На пороге стояла моя старая школьная подруга Мери Скотт.