– А теперь ты замужем, – сказала я, не найдя ничего более подходящего. – Кажется, твои родители не говорили, как зовут твоего мужа.

– Саммерс. Генри Саммерс.

– Значит, ты – миссис Саммерс? Мери Саммерс. Очень милая фамилия. Намного лучше, чем моя – Эмма Эванс.

Я состроила гримасу, но она никогда не придавала особого значения именам и, возможно, не заметила неблагозвучие сочетания.

– В школе мы часто гадали, – сказала она. – Когда выйдем замуж? Если вообще выйдем. Ты помнишь? Кстати, мама сказала мне, что у тебя двое детей. Знаешь, я как-то не представляла, что у тебя будут дети.

– И я тоже, – подхватила я, оглядываясь по сторонам в поисках подтверждения существования моих детей и не найдя ничего, кроме «Сказки о Питере-Рэббите», валявшейся у меня под креслом. Я вытащила ее и намерено положила на подлокотник дивана. – Они на прогулке в парке. С няней.

– Наверное, ты давно замужем, – заметила она, а я засмеялась и сказала:

– Годы, годы и годы.

Потом мы снова замолчали и просто смотрели друг на друга. Я уже начинала беспокоиться, потому что к чаю в доме ничего не было, а разве не для такого случая в буфете всегда должен храниться кекс? Мы заговорили, о том, что каждая из нас делала после окончания школы. Мери поступила в Лондонский университет по настоянию отца и получила степень по истории, потом Диплом об образовании. Около двух лет она преподавала в женском пансионе на севере Англии. Я рассказала, что уехала в Италию, потом жила в Лондоне и вообще ничего не делала. Я не решилась рассказать ей о своих надеждах получить работу на телевидении. Теперь я видела в ее холодном рассудительном взгляде, как ничтожны, мелки и незначительны были, по ее мнению, подобные стремления. Она заметила:

– Я всегда думала, что ты поступишь в университет, после года, проведенного за границей: тебе всегда удавалось то, к чему ты стремилась.

Но я не могла объяснить, почему я этого не сделала. Пока мы говорили, мне пришло в голову, что наши жизни оказались совершенно противоположными нашим представлениям: она собиралась рано выйти замуж и завести детей, я же думала о независимости и интеллектуальной карьерой. Что же изменилось? Мы? Мир? Или это просто случай?

Пока я думала, что мне надо все-таки приготовить чай, Мери спросила о моей матери.

– Она умерла, – сказала я. – Четыре года назад, перед тем, как я вышла замуж.

– Прости. Как печально, – сказала Мери спокойно, но нежно и искренне. – Мне действительно очень жаль. Но после стольких лет это можно считать неким счастливым избавлением.

– Да, – резко отреагировала я. – Благословение Господне, без сомнения. – И тут же пожалела о своих словах, потому что она вспыхнула и смутилась:

– Ну, это только пустая фраза.

– Я серьезно, – повторила я. – Я действительно это имею в виду. Благословение. В ту ночь, когда она умерла, мой отец… не знаю… – я выискивала веское клише, – мой отец помолодел на десять лет. Правда-правда. Он бы сам умер, протянись все это дольше. А теперь я пойду приготовлю нам по чашечке чая.

– О, не стоит беспокоиться, я не хочу, – сказала она, но я вышла на кухню, пытаясь припомнить, что Скотты обычно подавали к чаю. Сэндвичи, кекс, печенье – кажется, у меня был пакет печенья, – тонко нарезанный хлеб с маслом и джем в стеклянных розетках. Я стала быстро нарезать хлеб и раскладывать джем по розеточкам, которых у меня было две, хотя Дэвид всегда использовал их под пепельницы. Вот они и пригодились. Я как раз отбрасывала слишком тонко отрезанный кусок хлеба без корочки, когда снова прозвенел дверной звонок.