Тихий вздох:

-Я это уже слышал. Так вот - ровно год на то, чтоб закончить все свои дела, отработать заключенные контракты и разобраться со всеми своими долгами. Ровно через год я снова жду вас здесь, Мадельгер.

-Зачем?! - прохрипел внезапно пересохшим горлом мужчина.

-Для начала - хотя бы для того, чтоб вы научились тому, что пропустили за эти двеннадцать лет. Например, основам управления поместьем...

-Я... - начал было мужчина, но вместо слов из горла вырвался какой-то писк. Мадельгер откашлялся и попытался снова. Со второго раза получилось: -Я могу идти?

-Разумеется.

Потрясенный наемник медленно встал, чувствуя, как земля кружится под ногами,  с трудом шагнул к двери. Но за мгновение до того, как мужчина перешагнул порог комнаты, в спину ему ударило тихое:

-Перед отъездом - зайдите к матери: она двеннадцать лет ждала... Каждый день вас выглядывала.

...Стоило двери затвориться, и мужчина, устало выдохнув, откинулся на спинку кресла. Необходимость "держать лицо" отпала и можно было несколько минут, хотя бы наедине с собой дать волю эмоциям...

Барон фон Оффенбах некоторое время сидел неподвижно, затем открыл нижний ящик стола и вытащил оттуда еще один исписанный лист. В отличие от предыдущего, этот был на гербованной бумаге, а внизу, под убористыми рядами строчек, рядом с широкой размашистой подписью, виднелась тяжелая сургучная печать.

Пара прикосновений, и по бумаге поползли пятна плесени...

Старые ошибки, злые слова, подписанные в гневе бумаги...

Порой обман бывает на пользу. Надо лишь быть готовым признать, что ты был не прав, и согласиться это исправить.

Впрочем, первая бумага, подписанная двеннадцать лет назад, после того, как узнал, что сын сбежал - уже уничтожена: плесень гарантированно уничтожает чернила. А на то, чтоб подчистить все остальное, есть еще целый год.

Мадельгер долго стоял перед покоями матери, не решаясь постучать в дверь. Несколько раз поднимал руку, уже готовясь прикоснуться костяшками к створке, и вновь замирал, не будучи уверенным, что поступает правильно.

Наконец, он отважился: постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь.

Баронесса фон Оффенбах сидела в кресле подле окна и задумчиво листала толстую книгу. И все бы было ничего, но тяжелый том лежал у нее на коленях вверх ногами...

У ног женщины, на небольшой скамеечке, сидела служанка, что-то вышивавшая на пяльцах. Услышав шум, девушка вздрогнула, вскинула глаза на хозяйку.

Баронесса встретилась глазами с сыном и слабо выдохнула:

-Иди, Ава, оставь меня... - на тонком запястье белела полоса бинта...

Девушка положила неоконченную вышивку на край стола - на полотне был изображен портрет весело смеющегося мальчишки лет шести: светловолосого, лохматого, и с разными глазами: голубым и зеленым - и на миг присев в неуклюжем книксене, выскользнула из комнаты.

Баронесса молчала, не отводя взгляда от сына... А он... Он, не видяще глядя перед собою, медленно шагнул вперед... Упал у ее ног и уткнулся лбом в ее колени. Жесткий  книжный лист царапнул щеку, но Мадельгеру сейчас было на это плевать...

Женщина медленно подняла руку и осторожно, словно боясь, что это сон и сейчас все растает, как предрассветный туман, прикоснулась кочиками пальцев к растрепанным волосам сына... По щекам баронессы фон Оффенбах текли слезы...

Барнхельм задумчиво прошелся по конюшне. Разумеется, предполагалось, что наемник заберет своего коня, но барон фон Оффенбах, расплачиваясь за спасение дочери, высказал мысль о том, что наемник может уехать, столь расплывчато, что это вполне подходило под формулировку "выбирай любого скакуна из конюшни". Главное только, чтоб конюх не привязался. Хотя, с другой стороны, всегда можно сделать непонимающее лицо, сунуть под нос расписку казначея, в надежде, что слуга не умеет читать, и рявкнуть:

-Да ты понимаешь, что говоришь?

Обычно после этого вопросов не возникало.