Голос девушки надломился, и Уоррен крепко прижал ее к себе.
— Расскажешь мне в другой раз, если тебе это причиняет боль, — ласково сказал он.
— Нет, нет! — возразила она. — Я хочу досказать, я и раньше хотела открыться тебе, но мне было слишком страшно.
Уоррен поцеловал ее в лоб, и она продолжала с решимостью, достойной восхищения:
— После этого вся наша жизнь превратилась в кошмар. Мы остановились в Венгрии у друзей, но, конечно, не могли допустить, чтобы они оказались вовлеченными в наши невзгоды. Тогда мы сочли целесообразным перебраться во Францию, а оттуда — в Англию, к родственникам мамы.
— По-моему, это было мудрое решение.
— Именно так мы и думали с самого начала, пускаясь в путь, — ответила Надя, — но вскоре поняли, что у тайной полиции, одержимой жаждой мести, не в обычае признавать свое поражение. Нас преследовали чуть ли не по пятам по всей Венгрии и мелким германским княжествам» а потом во Франции.
Она слегка всхлипнула.
— Трудно упомнить все подробности, но это было ужасно. Мы лишь знали — русские тайные агенты, выслеживавшие нас, полны решимости не дать нам ускользнуть, а мы старались, чтобы наши неприятности затрагивали как можно меньше людей.
Она помолчала немного и вновь продолжала свой рассказ:
— Тем не менее все были к нам очень добры, и мы перебирались от одних друзей к другим. Но деньги таяли, поэтому нам пришлось продать драгоценности, которые мама захватила с собой. Это было опасно — преследующие нас агенты русской охранки узнали драгоценности в ювелирных лавках и сообразили, что мы опережаем их всего на несколько дней.
— Значит, когда вы наконец добрались до Парижа, у вас уже почти ничего не осталось, — заключил Уоррен.
— Только одежда, что была на нас, и немного франков, которых хватило, чтобы снять мансарду в грязном, убогом доходном доме; все это способствовало ухудшению и без того подорванного здоровья мамы.
Надя развела руки.
— Остальное ты знаешь. Мама умерла, а у меня ничего не было, и мне захотелось тоже умереть.
— Слава Богу, я помешал тебе! — воскликнул Уоррен. — Но теперь, моя ненаглядная, все беды позади. Царевич тебе друг, и я уверен, программа жестоких мер против евреев будет пресечена, как только он взойдет на престол.
— Ты действительно думаешь, что я в безопасности?
— Ты будешь в безопасности, когда станешь моей женой, — заверил ее Уоррен, — и мы даже не будем ждать, пока нынешний царь умрет. Мы поженимся безотлагательно, но все, кроме моей матери, будут по-прежнему знать тебя под именем, Которое мы придумали.
Он прикоснулся губами к ее щеке.
— Потом, когда опасность минует, мы скажем правду, и я не сомневаюсь, всякий сочтет эту историю подвигом, примером большого мужества.
— Что до меня, это было не очень мужественно — пожелать себе смерти.
— С твоей стороны было большим героизмом позволить мне спасти тебя, приехать сюда и делать все, о чем я просил.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Я боготворю тебя, моя прекрасная маленькая русская княжна, а все ужасы и напасти позади. Здесь, в Англии, ты будешь вести размеренную, спокойную жизнь, которая, вероятно, покажется тебе скучной после всех пережитых драм.
Он шутил, но Надя слегка всхлипнула, потом обвила его шею руками и сказала:
— Неужели мне правда позволено жить такой жизнью? Твои слова звучат так чудесно, так благостно, что все это кажется сном.
— Это сбывшийся сон, — ответил Уоррен, — и смею тебя заверить, когда ты станешь моей женой и маркизой Баквуд, тебя не будут преследовать тайные агенты, а я позабочусь о том, чтобы ревнивые женщины тоже оставили тебя в покое. |