— И я люблю тебя, — отозвалась Берта.

— И вы согласны выйти замуж за меня? — вскричал Герман.

Ни слова не отвечая, Берта встала, подошла к шкафчику, достала из выдвижного ящика два кольца, показала их Герману, затем так же молча вынула из шкафчика венок из флердоранжа и свадебную вуаль. Потом она надела вуаль, поверх нее — венок и, обернувшись к Герману, проговорила:

— Я готова.

Герман невольно вздрогнул при этих словах. Однако он зашел слишком далеко, чтобы останавливаться на полпути. К тому же, чем рисковал он, неимущий лучник, у кого не было даже собственного клочка земли и для кого одно только столовое серебро, украшенное гербом владельцев замка, представляло целое состояние?

Так что он подал руку своей нареченной и кивнул в знак того, что готов следовать за ней.

Ледяная рука коснулась его пылающей ладони; открыв дверь, Берта повела его темным коридором, освещенным лишь тусклым светом выступившей из-за облаков луны: призрачный свет ее лился в узкие окошки вдоль коридора. Коридор заканчивался лестницей, ведущей куда-то вниз, в полную темноту. Дойдя до этого места, Герман невольно затрепетал, остановился и хотел уж было убежать, но рука Берты сжала его руку, как ему показалось, со сверхъестественной силой, и он последовал за девушкой, отчасти повинуясь увлекавшей его силе, отчасти стыдясь изменить данному слову.

Тем временем они спускались и спускались по лестнице; вскоре на Германа пахнуло сыростью и он понял, что они очутились в каком-то подземелье. Сомнения его рассеялись: лестница кончилась, они ступили на ровный пол подвала.

Шагов через десять Берта приостановилась и, повернувшись, проговорила в темноту:

— Идемте, батюшка.

Затем она вновь повлекла за собой Германа.

Однако еще через десять шагов она вновь остановилась и, на этот раз повернувшись в другую сторону, промолвила:

— Идемте, матушка.

И вновь двинулась вперед, но лишь затем, чтобы еще: через десять шагов вновь остановиться и в третий раз обратиться с призывом:

— Идемте, сестрицы.

И хотя Герман совершенно ничего не видел, ему показалось, что сзади слышатся шаги и шелест платьев. В это мгновение он задел головой какой-то свод, но Берта кончиком пальца толкнула камень, и тот поднялся: за ним находился вход в ярко освещенную церковь. Выйдя из склепа, они очутились перед алтарем. В то же самое время на клиросе приподнялись две плиты и глазам Германа предстали родители Берты в тех же костюмах, в каких они были изображены на портретах, что он видел в комнате, где ужинал, а за ними из-под плит нефа появились монахини, жившие некогда в близлежащем аббатстве, которое вот уже лет сто стояло в развалинах. Итак, можно было начать венчание, все были в сборе: жених и невеста, родители и гости. Не было лишь священника, но по знаку Берты мраморный епископ, изображение которого было высечено на могильной плите, поднялся со своего места и встал перед алтарем. Тут Герман раскаялся в своей беспечности; он готов был отдать не один год жизни, лишь бы вновь оказаться в караульной возле спящих товарищей. Но какая-то нечеловеческая сила влекла его, и, словно в страшном сне, он не мог ни закричать, ни кинуться прочь.

Тем временем Отон пробудился и, вполне естественно, первым делом посмотрел туда, где должен был стоять на страже Герман: там никого не было. Отон вскочил, вспомнив, что, уже совсем засыпая, видел, как появилась какая-то женщина. В ту минуту он подумал, что это сновидение, но исчезновение Германа придало этому сну некую реальность. Отон поглядел на дверь — он точно помнил, что во время его дежурства она была закрыта, а теперь она была распахнута.

Но ведь могло случиться, что Герман устал и незаметно уснул. Отон подобрал какую-то ветку и, запалив ее от огня в очаге, обошел спящих товарищей, но так и не нашел Германа.