– А в чём же? – жуя, спросил Дима.

– Дело в том, что я очень ценю свободу. Личную свободу человека. Вот пойдём ко мне в гости, я тебе расскажу, каким необычным делом я занимаюсь.

– А почему бы и нет? Давай пойдём! – легко согласился Кукарский.

– Отлично, щас допьём и пойдём! – Коля снова потянулся к графину.

– А далеко? – на всякий случай спросил Дима.

– Не, тут рядом. Я ведь чего в «Мастерок»-то и зашёл: лампочку купить – перегорела.

По дороге Герасименко опять начал умничать (они брели, довольные и поддатые, навстречу яркому майскому солнцу, и немного щурились).

– Ты любишь так наблюдать за людьми, когда идёшь? – спросил почему-то Коля.

– Как наблюдать? – покосился на него Кукарский.

– Ну, просто разглядывать прохожих.

– Не знаю. – Дима на ходу пожал плечами. – Нет, наверное.

– А мне нравится. Смотри, какие самодовольные или неприветливые лица! Ещё несколько десятилетий назад они были совсем другими!

– Ты что, помнишь, какими они были? – усмехнулся Дима.

– Ну да! А как же? Раньше люди выглядели добрее.

– Ага, и трава была светлее, – снова усмехнулся Дима.

Но Коля пропустил это мимо ушей и предложил завернуть в подвернувшийся магазинчик – за пивом.

Как оказалось, Герасименко жил в девятиэтажной «свечке» совдеповской постройки, на углу, при пересечении двух улиц. На лифте поднялись на восьмой, руки оттягивала батарея пивных бутылок с импортными этикетками.

Когда окунулись в полумрак прихожей, «дыхнуло» спёртым воздухом с примесью чего-то резинового. Николай сразу провёл в комнату.

Едва осмотревшись в холостяцкой берлоге, Дима задумчиво цокнул языком.

Стены насыщал приятный розоватый оттенок, приправленный какими-то не то хвостами жар-птиц, не то охапками цветов, шкафы отсутствовали, но имели место всевозможные ниши и полки, построенные по типу огромных карточных домиков. На этих полках аккуратно красовались корешки старых советских книг, либо стояли фарфоровые копилки и старинные гранёные стаканы, лежали какие-то серые вещи и кое-где сохли цветы в горшочках.

В углу, у окна, мостился комод с выдвижными ящиками. На комоде красовалось огромное стеклянное блюдо. Дима подошёл поближе и рассмотрел в нём россыпь помятых советских купюр вперемешку с упаковкой ленточных пистонов.

И от позабытого вида этих маленьких, словно игрушечных купюр, а главное, от вида красной бумажной вещички с крупной надписью «ПИСТОНЫ», из которой едва торчали полоски с коричневыми кругляшками, на Диму нахлынуло. Он вдруг с необычайной ясностью и с непривычным теплом в душе вспомнил, как в детстве давил на эти кругляши чем-то острым, и как они вспыхивали с характерным хлопком, и как это волновало и забавляло!

– Да тут у меня просто хобби такое, – быстро сознался Коля, дыхнув Кукарскому в затылок. – Собираю всякую застойную труху. Кстати, у тебя дома не завалялись десятирублевки или двадцатьпятки, а может, и виниловые пластинки, а? Например, Битлы?

Дима хмыкнул и удивленно повернулся к хозяину.

– Не знаю. Вряд ли. Наверно, всё выбросил, когда переезжал, – протянул он. – Впрочем, надо порыться в закромах. Приду домой, посмотрю.

– Ты посмотри, обязательно посмотри, – пьяно улыбнулся Герасименко. – А то если захочешь…

Коля осёкся.

– Что захочешь? – Дима опять повернулся к хозяину.

– Узнать, как я зарабатываю… Ладно, неважно.