Он расхаживал по библиотеке, нахмурившись, и выговаривал мне: я вела себя слишком вольно. Я делала все, что моей душе было угодно. Я не уважала ни родителей, ни Господа Бога. Слишком вольное поведение и погубило моего братца Тома. Это и меня до добра не доведет — эти поздние приходы домой и отсутствие сведений, где и с кем я была.
Это было только началом. Затем он устроил страшный скандал Клариссе, когда она отправилась на танцы и вернулась домой, слегка пошатываясь. Той осенью он ушел в отставку. По его словам, чтобы писать книгу и приглядывать за нами. К маме обращаться за помощью было бесполезно. Она собрала все вещи Тома: книги, фотографии и даже одежду, — перенесла их к себе в комнату и не позволяла никому трогать.
— Но послушай, — сердито вставил Мэтт, выпячивая подбородок, — ты рисуешь его каким-то тираном и деспотом. Но это не так, Джефф. Она просто на него обижена.
— Может быть, он и не был тираном, — пожала плечами Джинни и мрачно добавила: — По крайней мере по его собственным представлениям о жизни. Но тебе до этого никогда не было дела, Мэтт. Ты всегда оставался маленьким светловолосым пай-мальчиком. Ты всегда правильно одевался, ходил в правильную школу. Ты хорошо играл в гольф — настолько хорошо, чтобы тебя считали удачливым бизнесменом. Художник, написавший портрет твоей души, назвал бы свою картину «Толпа».
— Говори-говори, — отозвался Мэтт, — но я-то по крайней мере нормальный человек, а не придурок, как Том или тот осел англичанин, по которому ты так сходила с ума.
— Перестань сейчас же! — крикнула Джинни и, стиснув ладони, встала и подошла к окну.
Мэтту это доставило большое удовольствие. Он обратился ко мне:
— Этого парня звали Росситер. Его выгоняли со всех работ. Кончил тем, что работал в «Саммите» мальчиком на побегушках.
— Он уехал. Все уезжают! — крикнула Джинни, оборачиваясь к нам от окна. Губы ее дрожали. — Все вырастают. Кроме меня.
— Тебя никто силком не держит, — напомнил Мэтт. — Можешь повторить опыт Тома, если очень хочется.
Джинни посмотрела на камин, на потолок, на стену, словно искала выход. Ее раскрасневшееся лицо вдруг сделалось цинично-усталым.
— Да уж, надо честно признать: я из рода Куэйлов. Стало быть, я такая же бесхребетная. — Она стиснула рукой спинку кресла и прикрыла глаза. — Я не ухожу из этого дома, потому что не смею. Я боюсь вступить в сражение за свои права. Мое дело сидеть и помалкивать. Мы все останемся здесь, пока папа…
— Не будет отравлен, так? — осведомился Мэтт.
Я почувствовал, ощутил физически ненависть, возникшую между ними. Но в этот момент от двери раздался голос:
— Что тут у вас творится?
В голосе было недовольство и манерная медлительность. Так разговаривают красавицы, прелести которых в последнее время окружающие перестали ценить в полной мере. В дверном проеме стояла Кларисса Куэйл. Она держалась рукой за дверную ручку, голова ее была слегка запрокинута, а брови чуть приподняты. Это было Появление, и для вящего эффекта не хватало только боя часов, возвещавших полночь. Это все могло бы показаться комичным, если бы дело не приняло столь драматический оборот, и если бы она не сохранила остатки былого обаяния. Темные волосы с пробором посредине образовывали над ушами подобие блестящих колес. Высокие скулы. Голубые глаза Мадонны. Под подбородком виднелась пухлая складка. Голова, чуть откинутая назад, четко вырисовывалась на фоне мехового белого воротника.
Лет двенадцать назад я вспоминал о ней, когда читал романы об искательницах приключений. Возможно, она тоже видела себя такой вот искательницей. Я мысленно освобождал ее из плена у титулованных злодеев. |