Лектор тогда позволил себе опоздать минут на десять, но народ терпеливо ждал – и встретил припозднившегося кумира громом аплодисментов. На бегу выпрастываясь из длинного, не по размеру, пальто, светило просеменил к кафедре и, вместо того чтобы чинно встать за нее, уселся прямо на стол и, болтая коротенькими кривыми ножками в четырехрублевых кедах, простуженно выкрикнул:

– Здрасьте, здрасьте!.. Ну что, дебилы, попробуем вас вылечить. Правило первое: забыть все, что понапихали в ваши тупые бошки всякие академические козлы. Правило второе: лекции для неспособных понять с первого раза и вообще тупых читают в других аудиториях, я же не имею привычки повторять…

«А теперь, видно, приобрел такую привычку…» – подумал Иван, издалека, от самого входа в ресторанный зал, заметив красный, цветущий нос Модеста Карловича.

Тот тоже заметил приближающуюся к нему пару, но подняться не соизволил, а только, щелкнув пальцами, бросил официантке:

– Еще два прибора… Ну, с чем пожаловали? Или для начала по соточке?

– Мы за рулем, – быстро сказала Алиса, а Иван многозначительно кивнул.

– Оба? – с сомнением проговорил Ломов. – Что ж, хозяин-барин… А я, с вашего позволения… Голубушка, еще графинчик!

– Нам свежевыжатый сок. Две «Лангустики», два шашлыка, – деловито распорядилась Алиса.

Себе Модест Карлович велел подать черной икры, стерлядь и двести французского коньяку поверх водки. По выражению лица великого критика Иван понял, что тот даже не допускает мысли о «голландском расчете» – за все должна уплатить приглашающая сторона… Кстати, тогда, в далеком семьдесят четвертом, после столь своеобычного вступительного слова молодой Ломов понес такую премудрую околесицу, что Иван почувствовал себя будто с лютого похмелья и больше на оппозитивную семасиологию не ходил. Да и сам ломовский спецкурс вскоре прикрыли – после того, как «академические козлы» во главе с академиками Левачевым и Стукалиным опубликовали в «Литературке» открытое письмо в ЦК с требованием оградить советскую лингвистику от происков вандалов. Говорят, опальный Ломов нашел приют в университете города Тарту, откуда его вместе с другими «оккупантами» выставили в девяносто первом. Тогда возвратившийся в Петербург Модест Карлович нашел себя в литературной критике…

– Вы чьи вообще? – допытывался между тем Ломов у Алиски. – Издательские? Если от Хромченко, я с ним не работаю… Или журнальские?

– Литературный Интернет-сайт писателя Ивана Ларина, – с важным видом напомнила Алиска.

– Иван Ларин – это я, – тихо уточнил Иван.

– Даже так? – Ломов лихо опорожнил стопку, не спеша закусил икрой. – И это замечательно…

– Правда? – обрадовался Иван. – Вам нравятся мои книги?

– Замечательно, молодой человек, то, что коньячок здесь не паленый и икра не лежалая. А нравятся мне чьи-то книги или нет – это, знаете ли, не вопрос… – Критик усмехнулся, показав желтые кривые зубы, и сделался совсем похож на пушкинского «злобного карлу». – Хотите панегирик – сляпаем панегирик, желаете разнос – разнесем по косточкам. Главное, чтобы спрос был… платежеспособен.

– Хотим разнос! – тут же заявила Алиска.

– Современный подход! – похвалил Модест Карлович.