Для еврея совершить любую работу в субботний день — великий грех. Нельзя, пардон, перепеленать изгадившего пеленки младенца или подогреть пищу, разведя очаг. Полные сутки полного безделья в самом прямом смысле данного слова. Ну, можно, только не особо утруждаясь, прогулочным шагом, сходить в ближайшую синагогу — их тут штук тридцать, на выбор. А если вдруг приспичило помолиться не вечером в пятницу, а завтра, на тебе уже должна быть соответствующая одежда, ибо нельзя будет даже нацепить непременно положенный всякому мужчине-иудею головной убор: это работа, а значит — грех. Не удивляйтесь, я ничего не преувеличиваю. Позднее, за время жизни в Праге, я раззнакомился со многими евреями и в подробностях вызнал, что такое правила Субботы и Левита, кашрут и другие прелести жизни гетто.

— Пирожки! Ясновельможный пан, купите пирожок! С капустой, яблоками, изюмом, сливой... И совсем дешево! Пирожки!

Рядом с моим ухом несносно орал совсем юный голос. Я повернулся и рассмотрел ярко-рыжего мальчишку лет тринадцати-четырнадцати в обязательной черной кипе, расшитой жакетке и с деревянным лотком где лежали последние пять румяных пирожков. Как видно, остальные успел распродать за день.

— Давай все, — я полез за кошельком. Вдруг захотелось есть — сейчас бы, конечно, попробовать свининки в сметане из трактира «У трех петухов», но не будем забывать, что мы в том районе города, где подобное сочетание продуктов у любого правоверного хасида вызовет тошнотные спазмы и приступ религиозного бешенства. — Сколько?

— Пан заблудился? — участливо поинтересовался мальчишка когда я сгреб оставшиеся пирожки себе в сумку и расплатился. — Пана проводить до Карлова моста или Старомястской площади?

«Хочет получить несколько монет сверх положенного отцом или матерью, — решил я. — Выручку надо будет отдать хозяину пекарни, вознаграждение родителям... Можно дать парню возможность заработать».

— Тебя как зовут?

— Мотл. — ответил парнишка. — Я работаю у рэба Эммануила, пекарня на Сальваторской улице. Здесь рядом. Так пана проводить? Только сначала надо сбегать отдать выручку и лоток. Пан не очень торопится?

— Не очень, — великодушно сказал я. — Идем. Потом я дам тебе пять марок золотом и ты покажешь мне самые красивые места в гетто. Согласен?

Отец Алистер опять будет сердиться и недовольно разглагольствовать о том, что я разбазариваю деньги Святого престола, выделенные на содержание нашей маленькой нунциатуры. Да и плевать! Папа римский богат.

Пока обрадованный гойской щедростью Мотл бегал к хозяину, а я жевал пирожки оказавшиеся неожиданно вкусными и пышными (не расстроил даже факт обнаружения в начинке одного из них хорошо пропеченного дохлого таракана), небо посмурнело тучами, солнце скрылось за тяжелыми серыми облаками и Прага из веселого светлого города мигом превратилась в обитель полумрака и колеблющихся неясных теней. Градчаны, видные почти из любой точки города, вырисовывались на фоне предгрозового неба и посверкивающих вдалеке молний в виде замка сказочного злодея наподобие графа Влада Цепеша из Трансильвании. Меня всегда поражала способность Праги к мгновенному преображению — словно город одним движением менял маску Карнавала на бельма Тощего Поста, и делал это легко, привычно, сам того не замечая.

— А тебя родители не высекут, если придешь домой после заката? — вопросил я Мотла, когда тот наконец появился. — Сегодня пятница.

— Сечь детей в день субботний — есть ни что иное как работа, — улыбнувшись, заявил Мотл и хитро повел бровями морковного цвета. — Папаша и мамаша не станут грешить против закона Моисеева, а к понедельнику все забудут. Что хочет посмотреть пан? Новую синагогу? Кладбище? Дом рабби Бен Бецалеля?

— Все, — восхитился я предложениями мальчишки.