— Второе вероятнее, — отозвался отец Лабрайд. — Дружба регентши — вещь серьезная. Кстати, надо будет подбросить отцу Алистеру повод для размышления: каковы могут быть последствия колдовства, направленного на никогда не существовавшую личность?..

Имея на руках свидетельства мадемуазель Тарбуа, полномочный папский легат в сопровождении обширной свиты отправился наносить визит господину королевскому прокурору, мсье Антуану де Ля Белю.

— К прокурору, а не в отель Кончини? — слегка удивился я. — Как-то против его обычного образа действий: явиться с шумом, треском и швейцарскими громилами наперевес, схватить подозреваемых на месте преступления и перевернуть все вверх дном в поисках неопровержимых улик, кои не замедлят обнаружиться. Зачем ему понадобилось прибегать к силе светского закона?

Отец Лабрайд сделал неопределенный жест рукой:

— Мадам Галигай все-таки давняя, еще с юношеских лет, подруга королевы и ее любимица...

Отца Густава ожидало разочарование. Прокурор в весьма вежливых, но недвусмысленных выражениях растолковал, что лично ему, де Ля Белю, пока не надоели ни его должность, ни жизнь, которых он рискует очень быстро лишиться, затеяв процесс против непобедимого тандема Кончини — Галигай. И он осмеливается посоветовать господину верховному инквизитору примириться с безусловно предосудительными увлечениями мадам Галигай, ибо сия дама есть привычное и всем давно известное зло. Вдобавок, ее оккультные потуги ни разу не приносили видимого результата, и, если вдуматься, сборища в ее салоне — не более, чем забава скучающей аристократии. Что же до Его величества Людовика, господин Мюллер может собственными глазами убедиться: малолетний король Франции на редкость хорошо себя чувствует, между враждующими группировками придворных в кои веки установилось хрупкое равновесие, и, поскольку плохой мир лучше доброй ссоры, не изволит ли Его высокопреподобие отвратить свое пристальное внимание от мадам Леоноры Галигай, занявшись спасением иных заблуждающихся душ? Разумеется, госпоже Галигай будет сделано надлежащее внушение, и де Ля Бель обещает позаботиться, чтобы это внушение исходило от королевы...

— Проще говоря, вас выставили, попросив не лезть не в свои дела, — подвел я неутешительный итог. — Как это пережил досточтимый герр Мюллер?

Отец Лабрайд скривился:

— Вам повезло, вы отсиживались в Праге, а нам пришлось слушать все, что он думает о королеве-матери, ее прихвостнях, законах Франции и болване-прокуроре. Я под конец не выдержал, сочинил правдоподобную причину и сбежал, а испанцы еще полдня уговаривали отца Густава не приказывать гвардии Консьержери отправляться штурмовать Лувр. И добились своего.

Испанцев в составе нунциатуры теперь двое: помимо отца Фернандо, в коллегию отныне входит его соотечественник с устрашающе-благородным имечком Хуан-Карлос-Игнацио-Леон де Кабортальеза-Монтальво, уроженец Сарагосы, обладатель импозантной внешности Доминика де Гусмана в начале подвижнической карьеры, всеми силами стремящийся взобраться на место доверенного лица господина председателя. Еще в Консьержери наконец-то появился хоть один француз, доминиканец Робер Мален из Труа, занявшийся наведением порядка в библиотеке. Старая крепость вообще становилась день ото дня оживленнее — прибавилось слуг, писцов, охранников и иного полезного люда. Отец Фернандо, временно возведенный в секретари герра Мюллера, обзавелся помощником из числа послушников аббатства Сен-Жермен, поручив сему великовозрастному оболтусу таскать бумаги, чернильницы, перья и все, что может понадобиться. По мнению аскетичного отца Лабрайда, апостольская нунциатура неумолимо превращается из святой обители в разновидность Луврского дворца.