В другой день появление черной кареты инквизиторов и марширующей вокруг охраны непременно сопровождалось бы истошными воплями «Ату, божьи собачки!» и парой-тройкой прицельно запущенных булыжников, но сегодня у общества имелось иное развлечение. Издалека я его не очень хорошо видел, хотя этот тип взобрался как можно выше, нахально взгромоздившись на каменный сапог основателя моста Карла IV, зато отлично слышал. Должно быть, отголоски проникли и за задернутые шторы экипажа святых отцов, потому что наша процессия остановилась на полпути к воротам Клементины.

Рвущаяся в осеннее небо песня, впрочем, справедливо заслуживала пристального внимания со стороны братьев святого Доминика.

— Псы! Псы вынюхивают! — истошный вопль не позволил мне дослушать последнюю строчку. Впрочем, я догадывался, какое слово отлично рифмуется с «рондель». Толпа колыхнулась, озираясь, и мгновенно рассыпалась на множество маленьких групп, больше похожих на сердитые осиные рои, готовые зажалить до смерти любого противника. Певец, невысокий рыжеватый блондин в ярко-зеленой куртке с алыми полосами, забросил за спину пузатенькую лютню и бесстрашно сиганул вниз, камешком нырнув в разноголосый людской водоворот. Хотелось бы знать, кто он: студент, актер или просто неплохой исполнитель песен собственного сочинения? Лучше бы ему теперь быть поосторожнее — святая инквизиция не прощает подобных шуток над собственной персоной.

Расстановка сил и настроение на Крижижовницкой резко изменились, причем к худшему. Первым это почуял многоопытный фон Цорн, короткими жестами заставив свой отряд сомкнуться вокруг кареты и следующей за ней арестантской колымаги. Я заколебался: удрать или остаться? Несколько шагов в сторону — и я уже не имею никакого отношения к грозным инквизиторам, став одним из случайных зевак, невовремя оказавшихся на площади. С другой стороны, герр Мюллер не преминет устроить мне выволочку за позорное бегство. А что бы сказал мой дедушка, узрев, как внучок пытается сделать ноги в момент опасности?

При мысли о дедушке и том, что он мог бы изречь, мне всегда становится нехорошо. Моему деду, Меуригу ап Кинллайту, следовало родиться лет триста или четыреста назад, драться с англичанами за независимость родного края, героически пасть в очередной битве и не отравлять родным жизнь. Но, увы, мечты редко сбываются, потому мой дед живет сейчас, слывет самым большим сквернословом в Гуиннеде и окрестностях, и искренне презирает родного внучка за бесхарактерность и стремление ни во что не вмешиваться. Дед ненавидит священников любой разновидности, а потому, когда до него дошел слух, что я поступил в иезуитский колледж, он пообещал меня проклясть. Наверное, так и сделал. Какое счастье, что нас разделяет половина Европы и воды Па-де-Кале, ибо мы не можем мирно сосуществовать в одном доме, в одном городе и даже в одной стране.

Я все-таки решил не покидать место грядущей баталии и спустя миг горько пожелал об этом. Студенческой толпе, подзуживаемой мальчиками фон Турна (черные плащи роились здесь во множестве — правый берег Влтавы и Старо Място искони считались их законной вотчиной, где-то здесь крылось тайное обиталище пана Матиаса и его преданного сторонника, старшего из братцев Клаев — Игнациуса), которому в отличие от мсье Валленштейна, не грозило крушение карьеры и опала Матери-Церкви. Они жизнерадостно взревели и пошли на приступ.

Несколько последовавших мгновений я стараюсь лишний раз не вспоминать. Вокруг экипажей вскипело орущее и размахивающее тяжелыми предметами Нечто, состоящее из тысячи лиц с застывшим на каждом одинаковым выражением детски-варварского стремления крушить и разносить все увиденное вдребезги и пополам.