Владислав Бахревский. Отрочество Ивана Санина
ЗЕМЛЯНИЧНЫЕ ГОРЫ
Вышел со двора — и на горах. А горы все земляничные. Ягоды у самых ног, но Ваня не кидается срывать, набирать, лакомиться. Как можно такое диво порушить? Много ли убудет от горсти сорванных ягод? Убудет! Алые, благоуханные огоньки хвалят Господа. Всякая земляничка — творение Божие. Горы, где полого, где круто сбегают в пойму речки Лакныш. Травы уж такие зелёные, такие счастливые, словно дождались глаз твоих и вздохнули благодарно. От радости душа белая, как белый свет. Вот и солнце белое. До того белое — посмотреть на него невозможно. А как же хорошо, как тревожно рекой пахнет! Вольный дух текучих вод сильнее земляничного. На другом берегу реки — терем. В тереме соседи живут, дворяне Кутузовы. У Кутузовых сын, Ванин сверстник — Борятя, а сам Ваня — дворянин Иван Санин. Иван Иванович, потому что батюшка — Иван. — Ванечка! Ягодок покушай! — нянька держит перед барчонком пригоршню отборных, наливных… — Сам! — Ванечка сердито хмурит брови. Нянька с мысли сбила. Не додумал важное, вот только что? Дом, сад, церковь. Село Язвищи. Язвищи — поместье Саниных. Родовое. Вон о чём думалось! Село и барский дом стоят на горе, а на самом-то деле на равнине. Ваня поднимает глаза к небу. Ни облачка, ни перышка. Синева бездонная. За этой синевой, на небесной горе, выше которой не бывает, — Дом Господа. Возле Дома Господа райский сад. И возле их дома сад, яблоневый. Видят ли святые люди, что там, за синевою? Спросить бы у дедушки Григория, он теперь инок Герасим. Но дедушка в лесу живёт, в монастыре. — Ванечка, ягодки ждамши тебя истомились! Ваня берёт ягоду. Одну, но вся земляничная гора теперь в нём. Сам он — частица горы, поймы, речки, солнца, неба. Чудо у Бога. Утвердить бы чудо и на земле. Пусть будет с ним, с Иваном Саниным, с доброй нянькой Пелагеей, с матушкой, с батюшкой, с Борятей Кутузовым. Ваня осеняет себя крестным знамением и ликует: крепче печати нету!
НАШЕСТВИЕ
Стучит, стучит сердечко. Семья Саниных идёт в церковь, в Дом Бога. Трое маленьких на руках нянюшек, но даже малые в праздничном платье. У Бога, в Доме Его, — праздник на все времена. Нынче молятся иконе Богородицы «Нерушимая Стена». В сердце Вани любовь и великое изумление. В этот самый час, в этот самый миг во всех соборах, во всех церквях, да и в часовенках — сколько их на русской-то земле! — поют едино. — «И ты, Владычице, не напрасно именуемая Нерушимой Стеной, будь для всех враждующих против меня и замышляющих пакостное творити мне, воистину некоей преградой и Нерушимой стеной, ограждающей меня от всякого зла и тяжких обстояний». Ваня поёт молитву, следуя за отцом, голос Ивана Григорьевича чудо как хорош, ведёт за собой и певцов клироса, и всех прихожан. У матушки пение серебряное, придвигает к себе старшего сына, и у Вани из глаз — слёзы. Его душа устремляется к алтарю. Все души в храме, крестьянские, господские, причта, нищей братии сливаются над престолом — и теперь это одна пресветлая душа православного народа. Ваня спиной чувствует Нерушимую стену. Она то же, что крылья у ангелов. А поутру гонец из Москвы: на коня садись, дворянин Санин! С оружием. В Суздаль поспешай. Казанская орда хана Улу Махмета Владимирскую землю грабит. Матушка ни слезинки не уронила. Взяла в Красном углу икону Спаса, и все Санины приложились к святому Образу. — Храни, Господи, в походе и в сражениях отца детей моих, мужа моего, защитника дома и жизни. Иван Григорьевич с двумя слугами, все верхами с запасным боевым конём, с гружёным доспехами, оружием, едой выехали за ворота, и дом радостной жизни тотчас стал домом тихого ожидания. |
