— Господи! Господи! — пожалела хана нищенка.

— Бог правду видит! — засмеялся весёлый рассказчик. — Побил хан Шемяку. Но в Белеве не долго сидел. Переждал зиму и ушёл на Волгу. Казань построил. А за обиды уже через год отомстил Москве.

— Это мы помним! — сказала братия. — Хан Москву десять дней в осаде держал. Кремля не взял, но город сжёг.

— А на обратной дороге, — прозвенел колокольчиком рассказчик, — Желтоводский монастырь батюшки Макария под корень разорил! Крестьян да монахов в Казань увёл!

— Чего же ты всё радуешься? — изумились нищие. Рассказчик снова засмеялся.

— Живой! Не съел меня татарин. А батюшку Макария хан возлюбил. Я сам видел, как они по саду гуляли. Улу Махмет недолго держал нас в плену. Четыре сотни людей отпустил домой с батюшкой. Но слово взял: не селиться на Жёлтых водах. Сказал батюшке: * Земля нижегородская отныне — улус Аллаха! Русь велика, найди себе, старче, иное место для молитвы. Сокровенное».

— Тебя послушать: хан — золото! — старичок ладонью по столу хлопнул в сердцах.

— Велика беда казанская, — сказала братия. — Ох, велика! Татары рязанскую землю пограбили, мордовскую. Хан в Нижнем Новгороде теперь сидит. На Владимир глазами разбежался.

Нищие поворотились к Ване.

— Твой батюшка защитит нас от злого татарина. Молись. И мы помолимся.

Поднялись, возблагодарили Господа за хлеб, помянули добрым словом дающих. Батюшку раба Божьего Ивана, матушку — рабу Божию Марину, всех детушек, весь род Саниных.

В СКИТУ

Накормить нищих дело богоугодное. Чем ещё жена поможет мужу, коли муж в полку, в сражениях? Слёзы лить страшно. Не приведи Господи беду наплакать.

Подхватила матушка Марина всех своих четырёх, ненаглядных, поехала в скит к старцу Герасиму.

В скиту церковка на дюжину молящихся, а страх перед казанским царём уже докатился до Волока до Ламского. Из города, из сёл, из деревень шли православные к монахам поискать заступничества Пречистой Матери. Будет воля Божия, укроет Милостивая Своим спасительным покровом стариков и детей, и самую жизнь от злой войны.

Матушку Марину с малыми ребятами отец Герасим к певцам поставил, а Ваню взял за руку, привёл в лес.

— Вот тебе храм Господний! — руки простёр, указывая небо и строгие, похожие на церкви ели. — Молись. Коли сердце отворено Богу, Бог придёт в твоё сердце. Меня, грешника, помяни. Вырастешь, поставишь храм выше этих ёлок. Молись и Бог даст.

Старец ушёл, а Ваня не смел поднять глаз на ели. Ни единого звука в лесу. Птицы замерли, слушают, как стучит отрочье сердце.

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! — сказал слова молитвы одними губами.

Глаза поднимались по елям, а ели шатёр за шатром, а в поднебесье росток вершинки будто перст указующий. Голову пришлось запрокинуть — высоко!

«Аминь!» — крикнуло Ванино сердце.

И его услышали. Малой малости не переменилось на земле, но Ваня знал: его услышали. Попросить Господа о батюшке не успел. Да ведь и не знал, какие слова надобно сказать, но сердце уже получило ответ: батюшка скоро будет дома.

Иван Григорьевич воротился в Язвищи жив-здоров. Всем семейством стояли обедню, молились радостно, но праздника в душах не было.

Забота и тревога смотрела на детей глазами батюшки.

До войны дворянину Санину не дали доехать, перехватили на дороге Шемякины разведчики. Князь галичский Дмитрий Юрьевич Шемяка весною приходил с войском к Мурому на помощь великому князю Василию Васильевичу.