— Опять к добру! — истолковала сон нянюшка. — Долгая жизнь будет, а к старости так ещё и богатая.

— Ну, а коли что к печали приснится, к худу, к смерти — неужто спасения нету? — спросила рукодельница Агафья, примеряя Ване рубашку.

— Бог милостив! — вздохнула нянюшка, — От всех зол наших, от всех бед лучшее лекарство — подаяние. Молитва — дойдёт ли, нет? Это как молиться. А за милостыню Господь наградит.

— Верно! — обрадовалась Настенька. — Наши господа щедрые нищих обувать, одевать, кормить, потому и живут в богатстве, в согласии.

Вдруг вся светлица услышала:

— А сколько нужно подать милостыни, чтоб баскаки не ходили по нашей земле?

Ваня стоял с пригоршней жемчуга, протягивал диво иконам. Нянюшка слезами умылась.

— Ванечка! Господин ты наш пригожий! Ангел! Поспеши, радость наша, к матушке, она, чай, уж заскучала без тебя.

Ваня на порожке запнулся, на иконы посмотрел: «Услышит ли Господь, ежели все русские люди милостыню подадут? Ежели все дети, коли они ангельского чина, попросят Иисуса Христа вызволить православных из плена Орды?»

Прошёл по двору, за ворота и в церковь. На паперти сидели нищие. Семья погорельцев. Старуха, молодуха, малые дети. Детей было шестеро.

Никто руки не протянул, и Ваня даже обрадовался, у него ничего не было с собой.

Служба давно кончилась. Ваня подошёл к иконе «Спаса», поцеловал. Поцеловал икону Богородицы с младенцем. Поцеловал образ Иоанна Златоустого, во имя святителя крещён. Заступник и водитель.

Вышел Ваня из церкви, а старуха делит ломоть хлеба, чтоб всем деткам досталось.

Будто свечечку в сердце Ванином Ангел его зажёг. Снял однорядку, рубашку, снял чоботы, положил перед погорельцами и домой побежал.

Навстречу нянюшка. Увидала дитё голенькое, босое, а на дворе-то осень — в ноги барчонку повалилась.

— Что стряслось?

— Погорельцам милостыню подал.

Тут на крыльцо матушка вышла. Нянька Пелагея на коленях к барыне поползла.

— Пощади, госпожа! На малое время оставила Ванечку. К тебе он пошёл…

Ваня упорно глядел в землю.

— Я милостыню погорельцам подал. Матушка обняла сыночка.

— За доброе сердце не казнят.

И вдруг все замерли, как в заколдованном царстве. Повернул Ваня голову, а мимо церкви, через Язвищи — татары. Возы скрипят и столько, знать, добра везут, что лень грабить.

Обмерло село. Очнулось, когда татары за околицей скрылись. Матушка подняла сына на руки, поцеловала в глазки.

— Не твоя ли, сынок, милостыня избавила нас, грешных, от неминучей беды?

Тут дверца в воротах хлопнула, явилась пред очи госпожи погорелица, матушка шестерых дитятей. Рубашку и чоботы подаёт.

— Прости, боярыня! От изумленья опешили, не вернули сразу, а потом — баскак по селу шёл.

— Откуда вы?

— Изба наша стояла возле Крестовоздвиженской церкви.

— Вот что матушка! Милостыню назад не берут, — строго сказала барыня. — От господина моего да от меня, от детей моих будет тебе сверх Ваниной милостыни — воз хлеба и полтина денег на избу.

Тут все и расплакались. От милости матушки барыни, от чуда спасения, о котором и подумать не чаяли, от любви к Господу Иисусу Христу, к Заступнице Богородице, и по себе, сирым, но Богу-то угодным!

— Это не баскак нас миновал! — объяснил домочадцам Иван Григорьевич, был он спокоен, но лицом бел. — Это пожаловал в своё имение Кара-мурза. Вот какого соседа обрели милостями великого князя Василия Васильевича.